Мерзость. Часть I

Посвящается брату Виктору,
умчавшемуся к истокам бытия
с горизонта 870 м. шахты им.
Н. А. Изотова п/о «Артёмуголь».

Заслуженный шахтер Украины В. Г. Гринёв (18.01.1940-01.12.1996).

Для шахтёров, юмор на работе – духовная подпитка, без которой прожитый день будет мрачен, сер и тосклив, вследствие чего, по приходу домой, тебя могут неправильно понять. Редко, но бывают случаи, когда нелепая шутка, брошенная невзначай, может вернуться непредсказуемым бумерангом.
Эта, невыдуманная история, не очень смешная, но правдивая, произошла в конце октября 1982 года, на шахте им. Н. А. Изотова, п/о «Артемуголь», на которой автор семь лет проработал забойщиком. Имена и фамилии подлинные, кроме двух героев. Подробности рассказа, мало, чем отличаются от реальных событий, неоднократно случающихся в разное время на шахтерских горизонтах.

* * *

Кроме приближающейся славной даты (65 лет Великой социалистической октябрьской революции), нынешняя осень решила пошутить в очередной раз, подарив нам не слишком радостную погоду для этого времени года.
Редким днём выглянет ненадолго солнце – осмотрится, торопливо зевнёт, и испуганно убежит за горизонт, уступая место сумеркам. Ночь же, с каждыми сутками, увереннее накладывает свою длань на день, отбирая у него минуты за минутами, из-за чего он вынужден стареть и морщиться. Скуке промозглого дня становится невыносимо больно – некого ей поглотить на городских улицах. Она сдаётся, и уходит под защиту темноты – покровительницы многих желаний. Но ночь запамятовала историю о «Троянском коне»…
Медленно и скучно, слишком медленно и скучно, нестерпимо медленно и скучно тянется второй месяц осени. Говорят, что, минуя своеобразную точку отсчёта, или роковую дату, отмеченную средним возрастом в сорок лет, человеческая жизнь протекает гораздо быстрее, чем до этой безобидной цифры. Возможно. Поживём – увидим, но моему счётчику ещё долго вести отсчёт до того далекого предпенсионного десятка. И мне ли об этом задумываться? Сейчас в моей голове совершенно иной формат мышления…

В этом году, как никогда, в небесной канцелярии либо сбой произошел, либо открылась вакансия. Вот только для кого? Уже несколько дней на нашу, непонятно, за что провинившуюся землю, не льёт, не моросит, а сыплется, именно сыплется банальная мерзость, самая, что ни на есть, настоящая мелкопакостная мерзость. Нас здесь заливает, а там, наверху, некому кран закрыть – место берегут для знакомого – всё как у людей. Через пару-тройку недель небожители ещё больше загуляют, иль забудут о тех, кого должны любить и лелеять; и противные, холодные, многочасовые дожди зальют, заполнят все неровности на нашем пути, вынуждая нас, старающихся как можно дольше сохранить сухою обувь, передвигаться непонятными зигзагами между лужами. Потом эта пакость сменится очередной – позёмкой, и закрутит, заметёт, завоет… Но до этого ещё далеко, а пока за окном, одновременно с наступившим серым утром, мерзость пытается прилипнуть к оконным стеклам и стенам здания, но вопреки своему желанию, стекает, собираясь в крупные капли, и через мгновение от их удара о металлический подоконник, тупая композиция звуков вливается в сознание, предупреждая человека разумного о том, что отвратительнейший день заявил о своих правах, распространяя свою власть над ним – пасынком Природы.

Сейчас я сижу внутри добротного, недавно построенного АБК, защищающего от непогоды, оно дает мне стимул к жизни, под его эгидой я бросаю вызов Природе в течение очень долгих четырёх лет. Мне не страшна атмосферная мерзость, опускающаяся сверху. Гораздо страшнее спотыкаться здесь, на земной тверди, о мерзость человеческую…
Дверь в нарядной моего участка, не спеша распахнулась, на обратном своём пути устало скрипнула, заглушив на мгновение какофонию за окном – пришёл с пятиминутки начальник участка Виталий Герасимович Семисенко, окинул взглядом присутствующих – все ли явились, и в полной тишине уселся на своё место за стол. Обращаясь ко всем и в то же время ни к кому, спросил:
- Насыпщик пришёл?
Бригадир коротко ответил:
- Ещё нет.
- Хорошо, - почти нараспев произнёс начальник, - подождём, время терпит.
Сидевший в тот день рядом с братом, я подумал: «Как-то он нескладно сказал. Что же тут хорошего? Вернулся с «пятого угла» угрюмый, взгляд, как у подстреленного баклана, наверное, опять досталось…».

Томительно потянулись минуты ожидания, и лишь периодически раздавался, сливающийся с уличной «мелодией», такой же тупой стук о стол авторучки начальника, нервно играющего с ней пальцами правой руки. Я знаю его с первого дня своей работы на этой шахте. Это тихий, спокойный человек, никогда не повышающий голоса, вследствие чего его мерная речь льётся елеем на душу – просто… альпийская идиллия. Удивляясь его «механическому» спокойствию, у меня иногда мелькала шаловливая мысль: «Очевидно, его жене очень повезло». Но следом, насилуя эту шалунью, лезет нагло другая мысль – бессовестная, отметая всё хорошее, человеческое: «А, может быть, всё-таки в «тихом омуте – черти водятся?». Кто знает? Никто. Чужая жизнь – потёмки, и никто никогда ничего не узнает, пока не заползёт ужиком в душу человеческую, вызвав её обладателя на откровения».
День ещё толком не начался, а лицо этого пятидесятилетнего человека, казалось, лишённое каких-либо эмоций, выглядело-таки уставшим.

Мне уже, или ещё – только двадцать восемь лет, и порою я даже не соизмеряю силу своих рук; днём и ночью я чувствую внутри себя кипящий вулкан энергии, переливающийся через край жизненной «чаши», хотя до полного расцвета должно пройти, ещё, как минимум, пять трудных лет; но есть аспекты другого плана, которые гораздо сильнее любого явного физического преимущества, и как бы мне не хотелось, но приходится уже судить о внутреннем мире человека и поступках его, именно с этих позиций. Вследствие этого, не удивляясь сегодняшнему спокойствию «почти тёзки» (я со старшим братом /14 лет разница/ в разговоре между собой, его звали: «почти тезка»), я не свожу взгляда с него, сконцентрировавшего внимание своего бесстрастного лица на авторучке. Но всё равно мне просто жалко начальника – «собачья» должность: снизу орут, иногда бунтуют, сверху орут; годами, если не десятилетиями. Удивительная жизнь – между молотом и наковальней. Конечно, в главной нарядной ему опять «натыкали» по итогам вчерашнего дня, потом будет второй наряд, третий… А завтра повторится всё сначала, и каждый день, пока отрабатывается наш участок11, он будет впрягаться в свою «упряжку», зная свое место – «третий слева за коренным». Мне даже не кажется – просто уверен: я не смог бы так ни жить, ни существовать, чтобы меня три раза в сутки «сажали на цепь», и трижды отпускали погулять, перед этим вдоволь «покуражившись». Бр-р-р! Никогда я не хотел такой независимости, ни денег, заработанных ценой ежедневных унижений, исходящих от занесённого молота…

Я почти в два раза моложе начальника, но жалко в душе мне его по-отечески.
Стало невыносимо тоскливо в этой искусственной гробовой тишине, и я решил подать голос:
- Герасимович, «время звенеть бокалам», мы, может быть, пока выйдем покурить? За тридевять земель приехали одного полудурка12 ждать?
- Погоди, Коля, успокой своё шило. Успеешь – и срубать, и выехать. Времени у вас ещё предостаточно, минут пять потерпите, - раздался в ответ говорок уроженца русского Нечерноземья, носящего, как ни странно, одну из самых, что ни есть, звучащих украинских фамилий.
- Хорошо, - подумал я про себя, - если человеку свойственно поспорить, утверждая своё мнение, тогда мы сейчас сразимся на этом кладбищенском поле тишины. - Это у вас – предостаточно. Я против такой бессмыслицы! Ну, что может измениться из-за пяти минут? - начал я распаляться. - И если…

Не договорив, осёкся на полуслове – на меня глянул брат, желавший мирно плыть в тишине. В его глазах, созревших для отдыха ещё девять часов назад, можно было прочесть без запинки: «Не жужжи». Был бы бригадиром не брат – мы могли бы устроить полемику на тему: родился ли уже человек, сумевший в этих стенах заставить замолчать зазвучавший голос правды из моих уст?
В нарядной опять повисла тишина. Не было ни у кого желания нарушать её в предчувствии жребия – кому-то придётся поработать на насыпке, жертвуя своей упряжкой. Не секрет, что если при этом сегодняшний день обработается своей ставкой, то это ещё и хорошо. Ведь эта история стара, как мир: отработавший «на стороне» забойщик, почти даром одевался в шахтёрки. Нас, забойщиков, в тот день было шестеро. Шестеро взрослых мужчин, разных по возрасту, характеру, с различной судьбой; мы сидели и безропотно ждали одного молодого разгильдяя, из-за которого одному из нас всё-таки придется, вопреки своему желанию…
Наш внутренний мир, в отличие от начальника, слегка приоткрыт за счёт откровений, время от времени появляющихся на лице – сфилонить бы. И как бы понимая судьбоносность момента (только личного плана), все невозмутимо сидят, ожидая распределения ролей в сегодняшнем спектакле.

Продолжая иногда искоса посматривать на уныние, пробивающееся сквозь символическую маску безразличия, лишний раз убеждаюсь в своей правоте – подозреваю, что дух праздности овладел вчера не только мною…
Я не могу, и не имею права судить одинаково обо всех шахтёрах, сидящих со мною рядом, но то, что мы пришли сегодня без особого желания отдать свой долг Родине – видно даже при беглом взгляде на наши лица. Из таких откровений становится явной истина – ни у кого из бригады нет ни малейшего желания не только на насыпку, но и, вообще, – опускаться в шахту. Мы-то здесь явно не виноваты – очевидно, вчера звёзды так… приказали, если не кривить душой.
И как бы нам не хотелось, и как бы нам не было тяжело, но через час-полтора, ритм нашей работы сольётся в едином порыве с тысячами и тысячами шахтёрских судеб, за которыми стоит Большой уголь Донбасса.

Хорошо бы, конечно, подвиги оставить на завтра, а сегодня – «пропади оно всё пропадом». Но есть одно но – то, что объединяет нас в эти минуты, исчезнет, рассыплется в пух и прах, когда мы поочерёдно переступим порог этой комнаты нашего второго дома, уходя – кто в неизвестность, кто на пьедестал…
Напротив меня сидит Василий Стеблич – седоватый, сухощавый старик; с левой стороны лба – давний синий шрам, серые глаза, узкие, плотно сжатые губы. Выглядит он гораздо старше своих лет, несмотря на то, что ему скоро только пятьдесят, и он обретёт новую жизнь, именуемую «пенсией». Но вряд ли он будет дома сидеть – на нашем участке он, впервые в жизни заработал больше «штуки» чистыми (за месяц, конечно). Домой пришёл и по-королевски – «бух» на стол. Жена, мать милиционера, за сердце схватилась: «Где ты взял? Наверное, убил кого-то?». После его рассказа, в нарядной с полчаса стёкла дрожали от смеха. Из соседних нарядных любопытные ходоки к нам заглядывали – почему так громко и открыто смеются на участке, куда палкой никого не загонишь?

Всегда спокойный и рассудительный Василий, судя по внешним признакам, тоже настроен неадекватно по отношению к работе – сидит в полудрёме, ни на что не реагируя. Мир сегодня перевернулся, что ли? Хотя он, давеча, с упоением рассказывал о своих внуках. Может быть, этой ночью наследнички дали деду «прикурить»?
Через два сиденья от Василия, в углу, возле двери, прикорнул Сергей Потеха (изменено автором). Создается такое впечатление, что народ утром на работу приходит, дабы выспаться после трудов праведных. Сергей не так давно откинулся, отсидев шесть месяцев по самой знаменитой статье («популярная» статья того времени – 206 УК, хулиганство), за где-то разбитое стекло, или витрину – нелепая случайность и «без вины виноватый» пошел по этапу. Закон часто ошибается, на этот раз – тоже обмишурился. Не человека сажать нужно было, а Сатану, ведь говорят же, что водка – от Сатаны.
Теперь Потеха считает себя причастным к миру блатных: красиво сплёвывает через редкие зубы, и при каждом удобном случае может одёрнуть любого, кроме, конечно, начальника и «бугра».

- Кому ты рассказываешь? Я срок тянул! Я пайку хавал! - одновременно эффектно жестикулируя растопыренными веером пальцами. Этими выражениями он сразу определял судьбу наметившейся темы. В слове «ты», очень странно произносил гласную, что играло немаловажную роль в расстановке акцентов в разговоре. Звучала не «ы», а «и», но слишком мягко и чуть протяжно. «Юноша», мой одногодка, с весьма своеобразным характером, сегодня молча сидел на своём месте, что было странно, но если учесть шедший от него разящий луковый запашок, тогда всё ясно, тем более, несмотря на молодые годы, лицо у него «подмятое» – следствие бурной ночи; шахтёры в таких случаях говорят: «Постирать – постирали, а погладить – забыли».

О третьем забойщике я почти ничего не помню. Он поработал в нашем коллективе недолго и вскоре рассчитался. Участок-то был у нас «весёлый», а парень, видно жизнь свою очень любил, и, вероятно, в отличие от других, характером вышел не стойким, поэтому и в моей памяти – ни лица, ни имени его не осталось. От метеорита больше остаётся следа, чем от таких коллег. На протяжении жизни, память зафиксировала немало красивых картинок звёздного неба с прочертившей его яркой полоской – миг, след и за ним появляется мысль, всегда по-детски наивная: «Не успел загадать…», но всё равно – помнится. Тут же – место в углу нарядной (не смейте занимать), и в нём сидит вечно молчаливый «Безликий» в застывшей позе. Одним словом, человек-невидимка, вернее, двумя…

Нам с Виктором, в принципе, тоже «свет не мил». Редко, но бывало мы, три брата, собирались у кого-нибудь из нас на квартире и «гоняли пулю». С каждой такой встречей (игрой) повторялась одна и та же история: один – самый опытный (знающий все правила игры), другой – самый умный (с точки логики), и я, жаждущий в своем неуёмном желании, взобраться (каждый раз) на вершину Олимпа, с их слов – несовершенство, хотя и хватающее всё на лету, «резались» без родственных чувств почти до утра – «никто не хотел умирать». До полуночи почему-то игра шла довольно вяло. Так обычно бывает, когда за преферанс садятся малознакомые люди, или в игре участвуют жёны. После небольшого перерыва с чаем и марочным «Рислингом» дело сдвинулось с мёртвой точки, т. е. игра входила в своё обычное русло – появлялся азарт.

Никому из них не нужна была победа, так, как мне, самому молодому. Ради неё я был готов: ни есть, ни пить, даже провести за столом и двое и трое суток кряду. Стоило мне только слегка одержать верх, и автоматически начинался кураж: «Да я на «югах»… Да я однажды в тёмную, при тройной бомбе, мизер сыграл». Эту легенду, услышанную от старшого, я настойчиво выдавал за свою, не прекращая при этом изгаляться, чем доводил «родную кровь» до исступления. Такова была моя тактика: болтаю больше – зреет надежда на чью-то ошибку.
И, как итог бессонной ночи, мелькает аномальная мысль, хотя, с другой точки зрения, совершенно адекватная состоянию духа:
- Гроза бы разразилась, да подстанцию выбило бы… Или еще чего-нибудь не очень страшного, но чтобы только не опускаться в шахту.

В соседних нарядных захлопали двери, послышался гомон – первая смена отправлялась убивать своё последнее время перед спуском: кто – куревом, кто – разговором. Процесс первой смены «пошёл»… Наши забойщики заёрзали. Лёгкий шум пролетел по нарядной участка. Бригадир вопросительно глянул на командира.
- Витенька, одного человечка – на насыпку, десять вагонов порожняка стоят под люками. Так, послушайте все: ничего там страшного, или сложного, нет, разок можно отработать на участок, - начальник подвинул к брату бумажку с нумерацией пяти уступов. - А ты, Николай, - обратился к горному мастеру, - насыпщика отмечай четвёртым уступом, и если выполните наряд – поставишь ему одну полоску.

- У кого есть желание добровольно-принудительно пойти на насыпочку – отдохнуть и отоспаться? - в шутливой форме, спокойным голосом спросил бригадир.
Вопрос завис в воздухе без ответа – самая сознательная часть пролетариата честно промолчала. От «человека-невидимки» до «бугра», все прекрасно понимают – в уступе худо-бедно можно полоску срубать за три часа, а на насыпке смена будет тянуться от звонка до звонка. Естественно, при таком раскладе, «отдыхать» никому не хочется. Забойщику, в какой бы он отвратительной форме не был, лишь только до отбойного молотка добраться, а там – организм самовосстановится: похмельный синдром, усталость, болячка – всё пройдёт, улетучится; потому, что началась работа – мужская работа, где нет места физической слабости.

Я ухмыльнулся и хмыкнул…
- Ты готов выручить участок? - без тени надежды, но с еле заметной ноткой язвы в голосе, спросил бригадир.
- Щас же… Не обольщайся, только через расстрел… Моя очередь – самый верхний, да и пораньше выехать нужно сегодня – ведь дома придётся ответ держать за ночь, проведенную вне родных стен. Хорошо – хоть денег дали на обратную дорогу, братья называются – ободрали, как липку.
- Что, Витя, не хочет Молодой пожалеть? - понимающе спросил начальник, впервые за утро улыбнувшись.

Я обвёл взглядом коллег – все сидели с непроницаемыми лицами, как будто они непричастны к происходящим событиям в нарядной. Абсолютное спокойствие, я бы сказал даже больше – великолепный артистизм, ни одна жилка на лице не дрогнет: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Вот она сидит передо мной, готовая труппа, могущая изобразить что угодно, безо всяких учений «Станиславских», лишь один представитель княжеского рода, исказил свой лик подобием полуехидной улыбки. Места распределились так: бригадир отправлялся на насыпку, как самый сознательный, снизу пошли трое забойщиков. «Безликому» достался первый уступ. Я, как и рассчитывал, оказался в предпоследнем уступе по счёту (второй сверху). Обладатель славного родословного герба – подо мной. Я мысленно благодарил судьбу за сегодняшний подарок – уж и погоняю его, отработав часть своего «долга». Устрою ему «школу жизни» через пару часов. Для себя я уже решил, что одной полоской моя работа не обойдётся. С этих минут уже начались приводиться в действие скрытые пружины моего организма, настраиваясь на «Большой уголь». Сегодня я точно послушаю – как будет визжать наследственный ген… В принципе, у меня нет к нему неприязни, но… Но за язык его никто не тянул, когда он сам рассказал о своих княжеских корнях (действительно, эта фамилия прослеживается на протяжении всей истории России, со времен опричнины Ивана Грозного; здесь нужно отдать ему должное – на дворе 1982 год, и ещё никто даже не задумывается о грядущих событиях, которые изменят судьбу сотен миллионов людей). Жил он в Макеевке, более часа езды на автобусе от нашей шахты (предприятие предоставляло транспорт). Выглядел для своих лет совсем неплохо, несмотря на то, что он был неравнодушен к дешёвому винцу. Сначала я не верил его годам, ему ведь даже по виду до сорока ещё далеко, но однажды, после нескольких дней внезапного исчезновения он заявил:

- Дочку замуж отдал…
И началось: сколько гостей и водки было – видимо-невидимо, и какая у него жена – молодец, а искусница – только из одной курицы смогла сварить двадцать девять тарелок холодца. Бригада, естественно, смехом изошлась. Один я над ним не смеялся, только попросил:
- Поделись многовековым княжеским секретом. И если так, то ты мог бы с одной коровы наварить холодца на всю Донецкую область, и тогда безнравственно, по отношению к многомиллионному населению, держать тебя здесь. Для общества будет гораздо полезнее, если тебя назначат областным министром питания. Правда, потом не по злобе своей я добавил, что при таком «раскладе» от него будет больше пользы, чем от трёх тонн угля, которые он может «наковырять» за смену.

Владелец наследственного гена понял мою иронию, в ответ же только улыбнулся, блеснув при этом карими пронзительными глазами, свидетельствовавшими о былой воле.
Чем дольше он работал с нами, тем больше становился непрогнозируемым. Как профессионал он был средний, в лучшем смысле слова – мог спокойно срубать две полоски. Но однажды нам (братьям), он попортил кровь. Хотя это громко сказано. Вернее, не кровь, а воздух вокруг нас. А дело было так…
Чтобы морально поддержать брата в трудную минуту, я отпросил у и. о. начальника участка нас двоих, дней на пять, да плюс пару своих выходных. Посчитал, что нормально уложимся. Тем более месяц только начался, поэтому и договорились, что в последующие выходные отработаем все долги.

Пока мы летали в Таллинн, оттуда в Москву (дорога домой тоже заняла определённое время, но мы уложились в него, как я и обещал), без нас в самом «весёлом» уступе № 4 начались злоключения: то одна причина, то – другая, и стоит он сиротой неприкаянной, а лава ждать не может, лава должна двигаться. Начальник уже не рад, что нас отпустил. У нас был еще один друг, но он тогда был болен. С подачи брата (уникальный случай – просто шахтёрская мать Тереза), потому как один забойщик не хочет – боится в опасном месте работать (психологически не может переступить через свой порог страха), другой почти наоборот – физически не сможет, а надо… И каждый день Родина-мать, в лице начальника участка, зовёт: надо, надо, надо… В общем, наше трио – колесом через этот уступ, под молчаливое согласие (и ухмылки в воротник пиджака) остального коллектива забойщиков.

За отсутствием оных – кто должен работать на этом проклятом месте? Как это кто? Лучший! А лучший-то кто остался? Ясное дело – потомок опричника. Потомок – день сфилонил, потомок – второй не рубает. Выезжает, и прямиком в кабинет директора помчался за индульгенцией – мол, братья будут водку пить, а я за них должен четвёртый уступ рубать… Не получилось у княжеского отпрыска подобрать «знамя», выпавшее из наших рук. Кишка тонка оказалась в пятнадцатом поколении.

Ну, тогда голубая кровь воздуха испортила вокруг участка, не меньше, чем стая скунсов. Пожурили, само собой разумеется, нас. Но из-за резко изменившегося микроклимата в коллективе, уступ стал доступен всем по очереди – «лавочка» для князей закончилась. И начало этому положил я, взбунтовавшись, сразу после того, как люди добрые рассказали о княжеской измене…
Получив наряд, все дружно встали и начали выходить из нарядной.
- Коля, погоди, секундочку…
Я уже знаю, о чём будет просить начальник. У Виктора в улыбке растягиваются губы – в роду не я один ехидный.
- А, может быть, ты?..

А сейчас ещё он скажет: «Коля, если захочешь рубать больше наряда, то работай в соседних уступах». Щас же! Как с таким идти в разведку? И ведь будет «запрягать» меня на две полоски без тени смущения, несмотря на то, что знает, как я не люблю лазить по соседним уступам, тем более я с полубодуна, мне бы – в другую компанию, да «Рислинга» вчерашнего… Умеют же мадьяры делать сухое винцо! Мда-а, а он затянет свою обычную песню… Правильно-таки я о нем давеча подумал: «В тихом омуте – черти водятся». Каждый день: давай, давай! Когда уже они «насытятся»? Строки знакомой «песни» я обрываю на полуслове:
- Не обещаю, по обстоятельствам.
- Только смотри, если там растяжка… Коля…

- Вам что нужно: уголь или растяжка? Может быть, Герасимович, боишься, что на вербованного князя лишняя пыль посыплется, - я хорошо понимаю его, пытающегося «усидеть на двух стульях». Но у меня особые критерии своей работы, кажущейся для непосвященных, докатившейся волной страшного, тяжелого рабского труда, откуда-то из феодализма, и я не хочу, не могу, и никогда не буду изменять своим принципам. - Так что Виталий Герасимович, у тебя есть право выбора: или, или.
Начальник вздохнул, в знак согласия, молча кивнул головой – горбатого могила исправит; посмотрел на Виктора, ставшего вдруг улыбчивым, и, пожав плечами, опять вздохнул.

Глянув на довольное лицо брата, выражавшее поддержку мне в малословной дуэли, понятной лишь специалистам, я стал «в позу», и, засунув руки в карманы, добавил:
- Герасимович, я срубаю, по всей вероятности, даже и больше того, на что ты рассчитываешь, но можешь ли ты лично гарантировать мне, что насыпщик из лавы всё вытрусит?
И начальник, и Виктор, поняли мой намёк, и кому он предназначался; у брата исчезла улыбка, он незлобиво хлопнул меня по лопатке, подтолкнув к двери:
- Пошли уже, горе…

* * *

Прошел час после опуска в шахту. На нижнем штреке каждый занимался своим делом. «Мухомор», совсем молодой парнишка, мирно посапывал на облюбованных обаполах. Ну что ему ещё делать на боевом посту? Придя на участок, померил газ – газа нет, соответствующая запись сделана на доске замера показателей, потом бодрый доклад по телефону своему начальнику, а остальному он научится – времени у него – выпускника этого года, впереди предостаточно. Сейчас же он осваивает самую главную науку – победить себя, потому, что это очень труднопроходимый этап в шахтёрской жизни: суметь научиться спать под землёй. Это очень трудное занятие, и не каждый сможет заставить себя безмятежно отдаться сну среди шума, крика, бесчисленных «шипунов» от утечек сжатого воздуха. Поверьте, это, действительно, очень тяжело. Можно даже сказать с пафосом: это величайшее искусство.

Мастер нашей смены, мой ровесник и тёзка, «был» на лебедке. Виктору хватило угля лишь только досыпать последний вагон. Он закрыл пустой люк, прислушался – далеко-далеко, вверху, раздавалась еле различимая дробь работающих отбойных молотков, но угля не было – значит, орт забутился на сопряжении с лавой. Виктор дал отмашку светильником, подзывая к себе горного мастера.
- Что случилось, Герасимович? - спросил тот, подойдя к вагону. Вместо ответа Виктор открыл наполовину люк.
- Сейчас полезу, и быстренько-быстренько пропущу, - без лишних слов, но и без особого энтузиазма «десятник» (так в старину именовалась должность горного мастера) вспрыгнул на вагон и приготовился юркнуть в люк. Виктор вытянул руку перед собой, лишая мастера возможности осуществить сказанное:

- Ты куда без порожняка? Пропустишь, а потом будешь сидеть. Иди – звони, поменяем партию, а там видно будет.
Прошло ещё два часа. Поменяли партию. Первый вагон порожняка стоял под забученным ортом. Виктор давал последние распоряжения мастеру:
- Ты остаешься на насыпке, а этого пришельца, - он кивнул в сторону «мухомора», - отправь на лебёдку, да объясни ему всё толком, да чтобы за канатом следил, иначе зашкивит – мне тогда там смену сидеть. Строже будь с ним, не стесняйся. Или мне его поднять?
- Нет-нет. Русский сказал: «gut». Дерзай, Герасимович, - бодро ответил обрадованный мастер. Ещё бы не радоваться – орт длинной около двадцати шести метров, да и на сопряжении с лавой (в горловине) неизвестно что творится, может быть, просто забутилось, или произошел обвал. Этот забойщик своё дело знает, тем более он уже полез, взяв с собой инструмент (топор и ножовка).
Николай заглянул в люк, провожая удалявшееся пятно света. А там же сейчас жарища должна быть – вентиляции нет, и орт этот самый длиннющий из всех получился. Мастер закрыл люк затяжками, спрыгнул с вагона и направился к «мухомору», мирно несущему службу на сухих обаполах.
- Подъём, мастеровой! - Коля вкратце объяснил ему задачу...
- Да-да, я умею на лебедке, я уже пробовал.

Виктор подлез к горловине. Было жарко, но жить можно. Вверху продолжали стучать отбойные молотки. Как он предполагал, то и случилось – вместе с углём прилетели две затяжки, зацепившись за крепление орта, перекрыли ход углю. Да как же красиво и ровно легли – будто их человек специально положил. Виктор надежно пристроил инструмент за затяжкой по кровле. Медленно вытянул нижнюю затяжку – уголь, чёрно-искрящимся ручьём в луче светильника, пошёл на низ.
- Давай, родимый…
Периодически он открывал и закрывал новый «люк», легко управляя этим потоком. Судя по тому, с какой силой идет уголь, Виктор определил – его было гораздо больше, чем следовало ожидать на это время.
- Даже если посчитать: четверо срубали по «полоске», «молодой», может быть, – две. Шестью шесть – тридцать шесть тонн, и со вчерашнего дня тонн пять-десять оставалось в лаве, а угля там почему-то необъяснимо много. По их лицам не скажешь, что они сегодня много наработают. Не могу понять…

«Бросило» (выброс угля и газа)? Нет, слышно было бы, да и молотки вверху работают. Чёрт знает что!
Виктор перекрыл затяжкой ход углю, посмотрел время – до конца смены оставалось полтора часа. Забрав инструмент, полез вниз, убирая по пути куски угля с крепления. Внизу орт был засыпан метра на два-три.
- «Переборщил» с пропуском, теперь ждать около часа – пока новый порожняк не поставят.
Здесь в начале орта, было не так жарко, как под верхом, более-менее свежий воздух, но рубашка уже давно была мокрая от пота – хоть выжимай, да и брюки тоже заметно отяжелели. Виктор улёгся на откос, поёрзал спиной, ногами, и насыпной уголь принял очертания его тела. Было удобно, спокойно и тихо – на штреке так «хорошо» никогда не бывает, там всегда вечный шум, шип, а в последнее время добавились сверчки, или, как их там, цикады, со своим, не замолкающим стрекотом. Очутившегося не по «своей» воле в этом оазисе тишины, Виктора начала медленно окутывать дремота.
- Часок ещё есть. Порожняк…
Кусок угля больно вдавился в тело. Виктор опять поёрзал спиной – теперь порядок.
- Порожняк дадут быстро. Скажет, что подсыпка – кому охота за нас втык получать? Тем более после недавнего случая13…
 

Часть вторая: http://www.dzerghinsk.org/blog/merzost_chast_ii/2016-05-13-956

Примечания

11 На новом горизонте первым отрабатывается защитный участок. Вдобавок ко всему, есть горногеологическое нарушение, сопровождающееся газодинамическими явлениями, т. е. выбросами угля и газа. К этому участку особое внимание со стороны различных технических служб, но в основном – ВТБ. Почти каждый день на нижнем штреке присутствовало дополнительное лицо надзора – дублёр, отвечающий за безопасность ведения работ. Если не кривить душой, то это вовсе не дублёр. В будущем, если кому-нибудь не повезёт – у руководства всегда будет под рукой отличный… козёл отпущения. Обычно горные мастера с ВТБ – молодые ребята, недавно закончившие техникум. Но иногда этот участок служил местом ссылки «очень умных» норовистых строптивцев. Шахтёрский фольклор этот «вид» специалистов именует «мухоморами» за… в общем, есть за что…

12 Почему так откровенно? После этих событий, однажды в клети, опускаясь в шахту, ему было сказано: «Посуди сам: рубать ты пробовал – не получается, лес гонять пошёл – не получается, сейчас – на насыпке. Дальше у тебя одна дорога – в тюрьму». Автор как в воду глядел: через 2-3 месяца, действительно, без вины виноватый проявил «геройство», взяв вину компании на себя.

13 Запальщику (мастеру-взрывнику) нужно было идти отмечать чей-то день рождения. Он перепросился у своего начальника в другую смену, или взял выходной: пошёл – отозвал коллегу с выходного себе на замену. И тот, второй, согласившись, поехал в шахту, отпалил, произошел выброс и он погиб. Мы все человечны в самом высоком смысле этого слова. Но почему так несправедливо получилось?