Наш корабль (часть третья)

Э с е р (шепотом Ильичу). Гидра контрреволюции поднимает голову. Дворяне липовые.

П р е д с е д а т е л ь. Ты зачем всё время власть ругаешь? Ты, почему всё время недоволен?

Я. У нас – не у вас. Нет, у вас – вам можно, это бесспорно. В нашем времени, каждый гражданин имеет неотъемлемое право на свободу совести и достойное выражение собственных взглядов.

П р е д с е д а т е л ь. Говоришь – свобода? Демократия? Ну-ну. А решили мы тебя судить, потому что ты носишь непростое имя. Дед твой полным «Георгием» с «германской» пришел, а ты и его светлую память не пожалел.

Я. Это вы его не пожалели: кузню, своими руками построенную уже в ваше время – забрали. Вся беда деда в том, что он пил меньше, а работал больше, чем остальные. Между прочим, всё село и весной, и осенью ориентировалось по нему.

П р е д с е д а т е л ь. Да ты, я смотрю, батенька, жадный. И, ко всему, упорно пытаешься огрызнуться. Нехорошо. Карлушин «Капитал» читал?

Я. Нет. Кто читал – все без штанов ходят.

П р е д с е д а т е л ь. А ты как же?

Я. Некогда было читать. Я в шахте работал, это наследственное.

П р е д с е д а т е л ь. Ага, перетрудился, голубчик.

Я. Вообще-то, единственная дурная наследственная черта у меня – это излишняя доброта…

К р ы л е н к о (тянет руку словно школьник). Можно я что-то спрошу?

П р е д с е д а т е л ь. Ты, голубчик, уже спрашивал… вредитель.

К р ы л е н к о. Я по существу. Я имею право!

П р е д с е д а т е л ь (прокашлявшись, но выглядело так, словно Ильич оттягивал паузу, ожидая помощи, в поддержку своего отказа, но никто не проронил ни слова). Да-да, конечно.

К р ы л е н к о (обернулся в мою сторону). Чем думаешь дальше заниматься?

П р е д с е д а т е л ь. Вопрос по существу, но провокационный. Это не делает чести вам, Николай Васильевич, как человеку ведомства юстиции.

Я. Хочу заняться самообразованием: меня прельщает немецкий язык за свою простоту и прямолинейность.

П р е д с е д а т е л ь (сильно прищурившись, и заложив руки в боки). Зачем он тебе? Басни, батенька, все уже давно до тебя перевели. А у немцев и басен своих-то нет.

Я. Хотелось бы Маркса почитать в оригинале, чтобы кое-кого вывести на чистую воду.

Д ы б е н к о. Вон куда хватил! Теперь, товарищи, вспомните свои лица, как они скривились, когда я о его друзьях-немцах говорил! Пятая колонна! Не может быть никакого прощения!

Д. Б е д н ы й. Скромность и объективность давно утрачены этой личностью. А теперь лезет со свиным рылом к нам, в калачный ряд. Пишет какую-то галиматью, забывая о самом «святом»: не брать ручку в руки с «бодуна».

Я. Не я – в калачный ряд, это отцы наши, благодетели, в Европу лезут в полинявшей одежонке. А ты, мил человек, откуда знаешь, что такое «бодун»? Да что это вы заладили: после «бодуна», с «бодуна»? А вы мне наливали?

Д. Б е д н ы й (на странно расширившихся глазах появились красные прожилки, пальцем вытянутой руки, казалось, пытался достать меня, и срываясь на крик). Он не отрицает! Вы слышали! Это ужасный человек! Это ужасно несносный человек!

Л у н а ч а р с к и й. Но тебе же это знакомо… Он уже почувствовал такой писательский зуд, такое желание, но, отнюдь, не славы, а простого тёплого внимания со стороны читателей, что теперь его на этом пути сможет остановить только собственная лень.

Э с е р. С нашей, крайней левой, точки зрения – феноменально, политически безграмотного человека начинают поддерживать родственные души. Таким как он, всё новое чуждо, прошу это учесть, товарищи.

Я. Не смей, дядя, «кидаться» такими фразами! И, по крайней мере, это гнусно – предлагать мне отказаться от своих убеждений. О тебе же, человеконенавистнике с архаичным мышлением, насколько мне известно – твои друзья даже биографических данных не оставили. Вот ты считаешь себя умным революционером, ответь мне на один простой вопрос: сколько будет шестью восемь?

Э с е р. Ты издеваешься?

Я. Нет.

Э с е р (словно ища поддержки у Ильича, виновато глянул на него). Сорок восемь.

Я. А восемью шесть?

Затянувшаяся пауза.

Г о л о с (из толпы). Мерзавец! Непростительно будет всем нам перед будущими поколениями, если мы оставим это зло безнаказанным.

П р е д с е д а т е л ь. Потому-то ты такой и злой, всё тебе не нравится.

Д з е р ж и н с к и й. Ему ещё Хрущев нравится, как и вам всем.

Над судом присяжных прошелестел гул голосов, послышались реплики, одним словом – оживилась публика.

Я (про себя). Спасибо, дорогой Феликс! А ведь в Москве на моих глазах, «демократы» валили самый главный памятник железному чекисту. Или вандалы?

Медленно уходит в небытие польский бывший социал-демократ, окунувшийся в дикую стихию русской революции. Сегодня «играется» партия, в которой я знаю о том, что он не знает, что знаю я, о том, что не знает он. Именно из-за своего незнания он будет до конца играть роль благородного рыцаря революции. Такое положение вещей мне на руку. И хорошо, что я нигде ещё не озвучил факт проделок шутников из ЧК украинской столицы юмора; это когда, приговорённых к высшей мере, раздевали и в таком виде принуждали расписываться об ознакомлении с приговором. Иначе меня чекисты не простили бы.

П р е д с е д а т е л ь. А знаете ли вы, милостивый Феликс Эдмундович, что обвиняемый дважды спрашивал на рынках страны труды Бердяева? Один раз даже листал их, но в виду природной жадности, пожалел червонца, что явно свидетельствует о его негативных чертах характера, в отличие от того, как его пытаются тут выгородить некоторые наши сердобольные однопартийцы.

Анатолий Васильевич, голубчик, а ну-ка процитируй нам этого сукиного сына, не смогшего освободиться от религиозных предрассудков. Во время ссылки в Вологде, вы же с этим богоискателем много вечеров в спорах за чаем провели.

Л у н а ч а р с к и й. «Народу кажется, что он свободен в революциях, это – страшный самообман. Он – раб тёмных стихий… В революции не бывает свободы и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы…».

П р е д с е д а т е л ь (возмущённо). Вы о чём, батенька?! У вас, наверное, жар открылся?! Уж, от кого-кого, а от вас я никогда такой пакости не ожидал!

С а в и н к о в. Хорошо, что вы выслали Николая Александровича из России. Сейчас о нём никто и не вспомнил бы. Эх-х, хороша тогда была Вологда – помнишь, Толя, как мы до утра?..

Луначарский вздохнул, покраснел и молча кивнул головой, при этом бросил на Ильича быстрый косой взгляд. Ильич нахмурил брови, пытаясь что-то вспомнить.

С а в и н к о в. Хорошо, что помните, как вшей кормили в тюрьмах, как под надзором были – недоедали, недосыпали, но жили верой в будущее, пусть каждый – своей, пусть – в спорах, но жили и порою весело. А сегодня в кого вы превратились? Словно дети малые…

Возможно, по кровищи соскучились?

Так поднимитесь на первую палубу или на капитанский мостик…

Я. Я предполагаю, вы здесь без меня молодость вспомните, а я пойду потихоньку. Всё равно я – лишний человек в вашей компании. А меня вы потом тоже как-нибудь за чашкой чая вспомните тихим добрым словом за то, что я вас всех хоть вместе собрал, и, наконец, пристанище более-менее приемлемое нашёл, да и многих почти помирил.

П р е д с е д а т е л ь. Поразительно неисправимый элемент.

С а в и н к о в (сначала кивнул мне). Погоди. (Затем вновь обратился к Ильичу). Я ведь тоже кое-что помню из тех вологодских вечеров. Бердяев сказал…

П р е д с е д а т е л ь (начал сверлить меня взглядом). Кстати, почему его нет на нашем Корабле?

С а в и н к о в. Потому что умер под Парижем, а не на Родине. Николай Александрович во время нашего последнего чаепития сказал: «Свобода не легка, как думают её враги, клевещущие на неё, свобода трудна, она есть тяжёлое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя… Всё в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание свободой, через отвержение соблазнов свободы». Но хочу заметить, это остатки последнего всплеска здравой русской мысли. К сожалению, подобные высказывания уже воспринимаются, как пережитки прошлого века.

Сегодня многие слои общества в этих краях не могут себе позволить любить элемента русской нации.

Почему они не могут любить человека за то, что он родился русским… по паспорту?

Почему они не должны любить человека за то, что век назад кто-то где-то что-то сказал, и загодя решил за все последующие поколения?

П р е д с е д а т е л ь. Борис, я понимаю, куда ты клонишь. За что его любить? За то, что ему нравится сидеть на курганах, блаженствуя в одиночестве, или за то, что, «колдуя» над пловом, он любит издеваться над своими друзьями, приговаривая: искусство приготовления восточных блюд у него в крови?

Можно и нужно любить человека за что-то, и в первую очередь – крестьянина и рабочего. Можно, батенька, полюбить даже поэта, если он излагает полезные мысли легко запоминаемыми стихами.

За что же нам любить эту… этого молодого человека-с?

Запомни, голубчик, любить нужно за что-то. Это что-то должно заключаться в преданности делу рабочего класса и трудового крестьянства…

С а в и н к о в (с протяжным вздохом). Ильич, ты опять взнуздал своего любимого конька? Говоришь: «поэта – за пользу»? За какие же «Радости земной жизни»⁶ вы без суда и следствия хлопнули «золотое сердце России»?

П р е д с е д а т е л ь. Я тут ни при чём.

С а в и н к о в. Я понимаю…

П р е д с е д а т е л ь. Я в это время страну спасал. Честное слово.

Э с е р. А кто, в сентябре семнадцатого во Франции, сражаясь против немцев, сказал: «О, Господи, спаси Россию и наших русских дураков⁷»?

С а в и н к о в (сплюнул в сердцах, повернулся в мою сторону и подмигнул). Беда, брат. Почти девяносто лет прошло, а вы никак от неё прививку не придумаете.

Э с е р. Бескультурье! Из-за таких лжереволюционеров, как ты, Борис, мы чуть было революцию не проиграли.

С а в и н к о в (тяжело вздохнул, покачал головой, потом ободряюще кивнул мне). Мужайся.

Я (про себя). Не понял. Одно слово сказал, но каким тоном... Сдался, что ли? Произнёс странно, с отчуждением, будто курки уже взведены…

А р т у з о в. Кошмар! С обоими. Из-за таких, как вы, мы не проиграли, а проср….

Д з е р ж и н с к и й (не давая говорившему закончить фразу). Вячеслав Рудольфович, как можно уподобляться?! Вы же не на работе.

К о л л о н т а й. Мы, в отличие от современных политиков этой страны, прекрасно усвоили, что любое суверенное государство – это чудовище без мозгов и морали, способное, ради своих идей, истребить любую часть населения планеты, включая и свой собственный народ. Эта страна недавно вступила в эпоху крупнейших перемен: человек с ружьём превратился в человека с чайником. Значительный прогресс! Все они перестанут ломать копья из-за пустяков лишь тогда, когда человек станет действительно человечным, а это возможно только благодаря среде обитания, в которой они смогут надеяться, что сами и дети их выживут, и в следующем году, и спустя очень много лет. Наступит время, и их потомки стряхнут с себя хлам, превратившегося в полнейший абсурд исторического прошлого – сегодняшней действительности…

П р е д с е д а т е л ь. Я не понимаю!

К о л л о н т а й (почти крича в истерике). Владимир Ильич, он над Марксом не издевался, как некоторые из присутствующих! Позвольте я!..

П р е д с е д а т е л ь (стараясь перекричать). Не позволю! Дело не стоит выеденного яйца! Мы все вместе мир перевернули, а с одним этим, неизвестно откуда взявшимся, умником, получается – справиться не можем. Он же кощунство проявил!

Вы только вдумайтесь, Александра Михайловна, заблуждающаяся, вы наша, ваш подзащитный, имея образ мыслей параноидальной ненависти к любой власти, пригрел в своей библиотеке Шульгина, этого отпетого белогвардейца!

Э с е р. Антисемита!

П р е д с е д а т е л ь. Да-да, яростного антисемита, нашего первейшего врага, после монархизма!

Я. Чепуха! В один и тот же день и час, на всей Земле, верующие в Бога евреи молились за него. Возможно, благодаря этой молитве, он и прожил почти 99 лет. А милосердная Советская власть простила его и приютила после того, как он, отсидев десять лет, осознал и раскаялся.

Э с е р. Он ещё иронизирует. Ничего святого. Хватит нам голосовать и ставить вопросы. Доминтиговались, что скоро из истории совсем вычеркнут, а сегодня и приткнуться практически негде, благо здесь стоянку разрешили.

К о т о в с к и й. Ну что, наговорились? Хватить дискутировать. Давайте буду вершить суд – моё законное право. Тем более мне накануне снилось, что я однажды своей матушке рассказал страшный сон. Она, выслушав меня, молча вышла из комнаты и через минуту принесла пучок какой-то травы. Это видение…

П р е д с е д а т е л ь (кивая головой). Да вы правы, Григорий Иванович, это – вещий сон. Снизошло на вас, батенька. К такому сну нужно подходить вполне рационалистически – глисты у вас, голубчик. Вы к Семашко обратитесь. Вам нужно дать отвар корней полыни с мёдом – великолепное средство, поверьте мне. И пора нам, друзья, закончить дело, ради которого мы решили тряхнуть стариной.

Д. Б е д н ы й. Правильно. Давно пора. (Начал декламировать зловещим голосом).

Дождём осенним плачут окна.

Дрожит расхлябанный вагон⁸.

П р е д с е д а т е л ь (удивлённо протянул). Как можно, Демьянушка?

Д. Б е д н ы й (вздрогнул, потом почесал за правым ухом, и, словно опомнившись, не меняя интонации, неторопливо стал читать свои стихи).

В непроглядной тьме смешались все пути:

Тайного врага не отличить от друга⁹.

Д ы б е н к о. Вот это уже лучше. Прямое попадание. А то вечно всякую филигрань несёшь.

К о л л о н т а й (громко вздохнула).

Я обратил внимание на то, что многие из присутствующих часто и тяжело вздыхают. Не знаю с чем это связано: или им тяжело дышать в нашей атмосфере, или они действительно берут близко к сердцу всё происходящее. В последнем предположении, я, правда, сильно сомневаюсь.

П р е д с е д а т е л ь (после пророческих строк поэта, в наступившей тишине, удивительно по-новому зазвучал знакомой убеждающей скороговоркой вековой давности европейский диалект, глотающий некоторые звуки великого могучего языка). После тщательного изучения всей имеющейся у нас информации о тебе, я просто не могу сказать: мы тебя прощаем! Поверь нам на слово! Ну, не имеем мы права простить тебя.

В коллективе иная жизнь, чем у таких, как ты.

Ну что, товарищи, прения окончены, давайте голосовать. Активнее, активнее! Слушайте не голос сердца, а голос разума! Не забывайте, кто перед вами стоит. Смелее-смелее голосуем. Нам бояться некого. Ручки, решительнее ручки поднимаем.

Кто «за»?

Итак, «за» – восемь.

Кто «против»?

И «против» тоже восемь.

Безобразие, товарищи! Откровеннейшее безобразие, а ещё большевики!..

Э с е р. Ну что, Владимир Ильич, прав ли я был о половинчатом патриотизме в наших стройных рядах?! Падает революционная бдительность. Кругом сплошная недобитая контрреволюция – первейший враг наших идей!

П р е д с е д а т е л ь. Да будет вам, батенька, теперь во всём крамолу видеть.

Ну, прошляпили мы своё светлое будущее на каком-то отрезке этого тернистого пути.

Может быть, когда-нибудь снова вместе соберёмся? Ведь как весело было! А в Швейцарии, а в Италии? Ах, Париж! Романтика!

Я. Я обрёл полную свободу?

П р е д с е д а т е л ь. Пока да. Но запомни, голубчик, что во всяком обществе, на любой стадии его развития, недопустимо потакание таким особам, как вы, которым любая власть не нравится. Необходимо поощрять и приветствовать безоговорочное искоренение личностей, подобных вам, больных синдромом неприятия власти.

Я. Ильич, можно мне теперь задать один вопрос, только обещай ответить, ты же умный, и все об этом знают.

П р е д с е д а т е л ь. Спрашивай, батенька, вдруг больше никогда не увидимся. Не существует такого вопроса, на который я не смог бы найти ответа. И сейчас, голубчик, узнаете, что на самом деле означает: учиться, учиться и учиться.

Я. Почему, если кондитерская фабрика, то названа в честь Клары Цеткин, если племенной конезавод, то именем Розы Люксембург, в чём разница между этими пламенными революционерками?

П р е д с е д а т е л ь (сначала в полной растерянности). Странно. Действительно, почему так? Племенной? Когда-то я Розу называл орлом, но не более.

Товарищи, кто-нибудь сумеет ответить по существу на этот вопрос?

Сашенька, вы не знаете? Ах, как жалко!

Очень-с любопытно! Очень!

Спасибо, молодой человек за интереснейший вопрос!

Сколько же мы здесь времени потеряли? Товарищи! Все на борт, срочно созываем конференцию второй и третьей палубы. Очень занимательный вопрос! (Посмотрел на меня, словно запоминая). На этот раз ты выкрутился, но я ещё постараюсь с тобой встретиться, голубчик.

Канта спёр, ах!

Из-за этих правдолюбцев уже печень начала пошаливать. Обязательно постараюсь, чтобы наши дороги пересеклись!

Феликс Эдмундович, вы где?

Д з е р ж и н с к и й (отделился от толпы, начавшей движение в сторону «Корабля…», не обращая внимания на Ильича, протянул мне для рукопожатия свою узкую сухую ладонь). Ну, будь здоров, трижды земляк! Прими совет: пока в жизни ты не научился лить елей, будешь чувствовать себя человеком, и до тех пор хвалить буду, несмотря на то, что вторую книжку обо мне ты купил весьма и весьма нехорошую. (При этих словах он, точно удивляясь, качнул головой). Это надо же, какие деньги выложил ради меня!

Я. Деньги, этот мусор общества, имеет не слишком магнетическое свойство для меня. А если речь идёт ради торжества справедливости, я спокойно смотрю на уходящие купюры. Скажи, благодетель моего сегодняшнего дня, не есть ли просто чудом столь неприятное совпадение в день твоего рождения, 11 сентября? Ответь, что ты здесь ни при чём! Возможно, я ошибаюсь. И мне хочется смело отбросить версию о таком чудовищном совпадении. Это стратегическая провокация. Согласись со мной.

Д з е р ж и н с к и й. В этом случае я могу только развести руками.

Я. А ты просто возьми и скажи, всё равно ведь уходишь, и увидимся ли ещё. Нет, без сомнения, обязательно встретимся, но когда это будет – знаешь ты. Я – увы.

Д з е р ж и н с к и й. Правильно, мы здесь многое помним и видим, и… но, как ты говоришь: увы. У тебя ещё времени достаточно, так что продолжай собирать книжки обо мне.

П р е д с е д а т е л ь (до этого времени, внимательно слушавший нашу беседу, вдруг внезапно ожил). Феликс Эдмундович, это как понимать: о тебе до сих пор книжки пишут? Какое издательство? А тираж?

В это время, со стороны «Корабля…», раздался винтовочный выстрел. Мы обернулись, вернее, Ильич с Феликсом, я же стоял лицом к своему «детищу». Толпа расступилась, пропуская бегущего человека, который на ходу пытался перезарядить трёхлинейку с примкнутым штыком. Моему взору явилась впечатляющая картина, достойная, чтобы её озвучить. Картина, повергнувшая в шок меня, неискушённого революционными порывами, представляла собой не то, чтобы неприглядное, скорее, жалкое зрелище. К нам, быстрым шагом, подходил человек небольшого роста, в одежде, ничем не отличающейся от остальных, вот только кожаные галифе нелепо болтались большими чёрными крыльями. Длинные густые тёмные волосы с лёгкой проседью на висках, выбивавшиеся из-под кожаного кепи, были собранны сзади в пучок. Перепоясанный патронными лентами, с двумя ручными гранатами на левом боку и, болтавшейся туго набитой, сумкой на другой стороне, он представлял собой довольно грозный вид, хотя о личном впечатлении, я уже выразился. Этот, их товарищ, определённо кого-то мне напоминал, но из-за выстраданного гнева, который источало его лицо, из-за больших, навыкате глаз, как мне показалось – свирепо вращавшихся, я не мог вспомнить: где и при каких обстоятельствах я имел счастье видеться с ним. Человек, несмотря на приличную косу, оказался мужчиной, подлетел к нам, встал по стойке «смирно», при этом винтовку взял «к ноге», и бодрым голосом обратился к Ильичу. Боцман на общественных началах Швондер по вашему приказанию прибыл!

Д з е р ж и н с к и й (виновато глянул на меня, вздохнул, и неожиданно заходился в кашле).

П р е д с е д а т е л ь (резко изменившись в лице, насупив брови, обращается к Швондеру). Ты где был?! Почему не пошёл с нами?

Ш в о н д е р (повесил винтовку через плечо). Мне поздно сказали, что я вам нужен, шеф! У меня срочное дело появилось, шеф!

П р е д с е д а т е л ь (с возмущением). Наиважнейшим, наисрочнейшим делом, есть защита наших революционных завоеваний. Какие могут быть дела без решения ревкома? И что это ещё за обращение? Ты где таких слов, батенька, нахватался? (Запнулся, кашлянул). Извиняюсь, где таким словам научился, милостивый ты наш?

Ш в о н д е р (очень спокойно и рассудительно). У немцев.

П р е д с е д а т е л ь (настороженно посмотрел на меня). У каких немцев?

Ш в о н д е р. Немцы за французом приехали.

П р е д с е д а т е л ь. Почему?

Ш в о н д е р. Говорят, что не положено.

П р е д с е д а т е л ь. Почему?

Ш в о н д е р. Пока идёт временное разбирательство – ни одного иностранца не должно быть на борту.

П р е д с е д а т е л ь. Какое ещё разбирательство?

Ш в о н д е р. На борту работает комиссия по поводу самовольного захвата Корабля. Состоит из одних немцев. Ни наших, ни ваших к ней, ни на шаг не подпускают. Положение очень серьёзное, шеф. На первой палубе уже слухи пошли: комиссия своей властью уполномочена отправить всех нас по домам. А я думаю: здесь нам всем вместе – хорошо и весело.

П р е д с е д а т е л ь. Да, не стоило с немцами мир заключать – тогда германская революция победила бы, окончательно и бесповоротно. А сейчас… Это тебе – хорошо, а нам – с таким названием, ну, никак не годится. И что за разделение: ваши, наши? На кого ты похож – перед чужими стыдно. Что у тебя в сумке?

Ш в о н д е р (с расплывшимся в улыбке лицом раскрывает сумку). Каштаны от француза остались. Не пропадать же добру, Владимир Ильич! А название у нашего транспорта, как название, – нормальное, ещё и похуже бывает.

Д з е р ж и н с к и й (как мне показалось – до этой минуты пребывавший в состоянии оцепенения, пришёл в себя, вздрогнул и негромко произнёс). Непеределываемый, непотопляемый...

Я. Владимир Ильич, я ведь прав оказался в своих суждениях. И даже не отчасти, а на все – сто.

П р е д с е д а т е л ь (повернувшись в мою сторону). Непостижимое безрассудное упорство. Ты, голубчик, был на волосок от гибели, и всё равно не каешься. Твоё упорство когда-нибудь столкнёт тебя в пропасть, вырытую своими же руками. Опомнись!

Я. Я сам себе выбираю духовных учителей, и думаю – вскоре этот путь будет оправдан обществом.

Ш в о н д е р (в недоумении). Владимир Ильич, кто это такой? Представьте его мне.

П р е д с е д а т е л ь. А это, голубчик, ему мы обязаны своим присутствием на «Корабле дураков». В отношении его, ты, любезный, составлял резолюцию. Мы не сумели провести её в жизнь из-за твоей национальной черты – где-нибудь хоть что-нибудь хапнуть нашармака, и именно твоего голоса не хватило, чтобы справедливость восторжествовала.

Ш в о н д е р (отступив на шаг назад, срывает с плеча оружие, досылает патрон в патронник, и делает попытку направить на меня винтовку). А мы сейчас поправим! Делов-то – куча. Именем Советской Социал…

П р е д с е д а т е л ь (бросаясь между мной и Швондером). Опоздали, батенька! Как всегда, несправедливость одержала верх. Теперь придётся ждать более подходящего случая.

Ш в о н д е р. Тогда я не нужен? (Получив от вождя утвердительный ответ, развернулся и побежал догонять уходящую компанию, на ходу крича). Александра Михайловна, вы немецкий язык знаете?!

П р е д с е д а т е л ь. Удивительный… (посмотрел вслед уходящему Швондеру, пожал плечами, и словно ничего сейчас не произошло, обращается к Дзержинскому). Феликс, голубчик, ты так и не ответил на мои вопросы.

Д з е р ж и н с к и й (игнорируя вопросы Ильича, попытался ещё раз изобразить крепкое рукопожатие, и хотел что-то сказать, но вместо связной речи у него вначале вырывались какие-то обрывки, в которых, в принципе, имелся некий смысл). Да-а, жалко… лет бы сто назад… со всякой шушерой пришлось… Испоганили, исковеркали вечные Швондеры…

Самый бедный римлянин гордился тем, что мог сказать: «Я – римский гражданин»; Рим и империя были его семьёй, его домом, его миром. Но это было две тысячи лет тому назад. Вас, живущих здесь, да ещё и в новой эпохе, мне просто жалко. И на прощание, зная твой характер, скажу прямо – лучше тебе с нашей компанией второй раз не встречаться, я ведь и в командировке могу быть…

Я (очутившись не по своей воле на переднем крае нескончаемой борьбы с силами, непонятно какого воинства, уцелевший, теперь с жалостью смотрел вслед «жрецам светлого будущего», торопившимся на очередную конференцию чрезвычайной важности). Да-а, хотелось как лучше, получилось как всегда. Прощайте, или до свидания – я не знаю, как Время распорядится моей жизнью?

Старый, почти забытый мир, ворвался горным потоком в моё сегодня. Но мне чужд мир коллективной ответственности. Я – плохой коммунар, хотя часто делал бесплатно чужую работу. Знал, что поступаю неправильно, но не мог в одночасье измениться. Сердце справедливо возмущалось, требуя прекратить подобное безобразие. С точки логики оно право, но руки, взявшись за привычное дело, уже не могли бросить начатое. Наверное, они (руки) поступали эгоистично, создавая своему владельцу имидж работяги.

Плохой коммунар – всегда ли хороший эгоист? Поняли ли это они, неторопливо уходящие в своё время, поняли ли, что их жизни – всего лишь роли в чужом театре, режиссёр которого боялся сильной России, поэтому и сценарий был таким жутким?

Все революции и восстания в мире кажутся только небольшими представлениями по сравнению с тем, что они сотворили в первые годы власти. Эти фанатики своего времени придумали новый Рай – светлое будущее, ради которого мучились сами, обрекли на мучение своих близких. И мучили, и убивали тех, кто не воспринимал новой религии – социализма. Но это были цветочки, по сравнению с наступившей эпохой энтузиазма и возвеличивания человека труда, когда страной начал править недоучившийся священник. Кстати, мало кто знает, что он провёл один год в обучении у иезуитов, в Риме¹⁰, и уже точно никто не может рассказать: каким наукам его там обучали, и каким богам успел он помолиться?

В одном мы утвердились – в первой половине ХХ века, на территории Российской империи успешно велась борьба против еретических мыслей о праве человека на справедливую и свободную жизнь. Из-за них, спустя почти век, время замерло для нас. И скоро ли теперь наступит долгожданный момент, когда определённая часть человечества вновь начнёт с упоением вслушиваться в сказки о грядущем земном царстве добра и любви к ближнему; ничего удивительного в этом нет, если она, живя в условиях существования отношений чудовищного неравенства, однажды вынуждена будет объединиться, воспользовавшись появившимся шансом…

Завтра на Землю возвращается весна. Солнце уже не будет так стремительно перекатываться по небосклону, забывая одаривать теплом нашу широту. Всё скоро оживёт, зазеленеет, зацветёт и возрадуется. И взметнётся ввысь песня благодарности человека, которому дважды улыбнулась судьба в этот погожий последний февральский день 2004 года. И теперь этот человек будет смотреть на мир совершенно другими глазами. Но это будет только завтра. А теперь – спать. Бегом в кровать – заснуть, и забыть прикосновение ко мне истории о людях, похоронивших последнюю попытку человечества построить общество взаимной любви и уважения, которое должно было, зиждиться на идее доброты…

 

P. S. Время обнажает язвы, время лечит, время разводит в стороны бойцов и вновь бросает их в бой. И вот сейчас, спустя полтора века, после возникшего спора, нужно и стоит ли задуматься: кто же остался прав: один из основоположников анархизма – французский философ П. Прудон со своей статьёй «Философия нищеты», или основатель научного коммунизма К. Маркс, со своим ответным трудом «Нищета философии»?

Как время распорядится с нашим многострадальным народом? И, главное дело, когда оно нашлёт на него эпидемию добра?

Этой осенью?

Через 10,5 лет, или 20,5?

Когда?

Или нужно 33 года, подобно Илье Муромцу, сиднем сидеть, чтобы манны небесной дождаться?

 

Примечания:

⁶ Три новеллы Гумилёва Н.С.

⁷ Прапорщик русского экспедиционного корпуса во Франции Н. С. Гумилёв.

⁸ «Печаль», 1920 г., Полесье.

⁹ «Тщетно рвется мысль…», 1911 г.

¹⁰ Серж Ютен «Невидимые правители и тайные общества», М., «Крон-пресс», 1998 г.

Часть первая: http://www.dzerghinsk.org/blog/nash_korabl/2017-07-24-1093

Часть вторая: http://www.dzerghinsk.org/blog/nash_korabl_chast_vtoraja/2017-07-24-1094

Март 2004 г.