Наш корабль (часть вторая)

 

Я. Мужики, где же ваша пролетарская совесть, эстеты? У вас явно выраженный массовый комплекс неполноценности, за исключением бескорыстного Феликса Эдмундовича, он среди вас самый умный, честный и серьезный.

Д з е р ж и н с к и й (с благодарностью посмотрел на меня). Хорошие слова и, главное дело, правдивые.

П р е д с е д а т е л ь. Как самый умный, а я? Он, в отличие от меня, сумел одну только гимназию окончить. Кого хвалишь ты? Голубчик, знаешь ли, что будущий «рыцарь революции» в типографии крал бумагу, краски и многие другие материалы?

Д з е р ж и н с к и й (в недоумении покачивал головой, ловя на себе сочувствующие взгляды бывших коллег, чекистов). По крайней мере…

Я. У него учиться времени просто не было из-за преданности духу освобождения народа, и в первую очередь – Польши, от влияния царизма. Мне, вообще, Феликс Эдмундович – почти земляк. Моя мать родилась в тех краях, где он отбывал ссылку первый раз. Допустим, брал он без спроса для вашего общего дела, а что касается тебя, Владимир Ильич, какой же ты умный, если за своей писаниной, не смог рядом с собой рассмотреть змею, погубившую светлую мечту народа? Точно как и сегодняшний счастливчик: безоружному человеку голову рубить мастер, а сам перед адъютантом маху дал. Горе-командир!

К о т о в с к и й (мгновенно впал в состояние аффекта, начал махать шашкой направо, налево, хорошо, что хоть никого не задел. Казалось, сейчас он потеряет контроль над своим поведением и начнет крошить соратников, эсеров, эсдеков, всех, кто попадется под руку. Выглядела эта сцена очень эмоционально. Мимика лица выражала неописуемую ярость. Он силился что-то крикнуть, но вместо членораздельной речи вырывался какой-то дикий рык, заставивший присутствующих испуганно отступить от бывшей грозы Бессарабии, начавшей заикаться). А-а-а-ии-а-а!!

Э с е р. Товарищи, вы убедились, что этот фантастический нахал и ловкач сотворил с Григорием Ивановичем? С нами то же самое будет. Кончайте его!

Я. Видите, товарищи, поведение Григория Ивановича в очередной раз подчёркивает правдивость моего рассказа о том, как нервный и впечатлительный мальчик, в пятилетнем возрасте, ко всему вдобавок – с крыши упал. Вот он перед вами, я вообще здесь ни при чём. А вы, не разобравшись, сразу голову сечь. У нас тут своих казачков, дилетантов с шашечками, и без вас хватает. Владимир Ильич, можно я вас буду называть просто: «Ильич»?

П р е д с е д а т е л ь. Какие товарищи?! Я вам не Брежнев, чтобы цацкаться с вами запанибрата. Я для вас – Председатель Совета Народных Комиссаров.

Я. Пока выговорю – у вас шашки поржавеют. Вы – взрослые люди, вдумайтесь, как в ХХI веке, можно попытаться казнить только за то, что человек хотел вас всех отправить в круиз отдохнуть, повидать мир, плоды перестройки. Посмотреть на бывших своих «красных», какими они стали реформаторами; как они стремятся к святости, некоторые хотят быть даже равноапостольными.

Э с е р. Товарищи, миленькие, не поддавайтесь на провокацию.

К о м а н д а р м ы переглянулись между собой, спрятали шашки в ножны. Ворошилов покачал головой, слегка подтолкнул плечом Котовского, и они, не оглядываясь на боевых друзей, пошли в сторону Ильича. Чекисты начали застегивать кобуры.

П р е д с е д а т е л ь. Не потерплю бунта, это не по правилам.

Я. Как же общественное мнение, а международное право? Я знаю, что среди вас две трети выходцев из крестьян, почти, как и я.

Д ы б е н к о. Давайте мы повесим ему на шею табличку с надписью: «язва века», и отведём его на первую палубу к новым демократам, а сами со стороны посмотрим, как он будет кровью харкать. И дело сделаем, и себя обременять не будем.

Ч е й - т о г о л о с (раздался в мою защиту). Тебе бы только кровь пускать. Ваши руки не успевают отмываться от крови. Вы и так насмотрелись – скольким миллионам кровь пустили?

Среди ропота, пробежавшего по толпе приблудных не по своей воле, я услышал одну отчётливую фразу. «Все мы – грешники, но все грешны по- разному».

П р е д с е д а т е л ь. Савинков, ты – отъявленный враг, поэтому и защищаешь его, зачем ты здесь оказался? Шпионишь? Никак не угомонишься?

Я. Спасибо вам, Борис Викторович, но странно видеть вас здесь и сегодня. Вы – Робеспьер русской революции, по современным меркам – стопроцентный демократ, а очутились в этой компании.

С а в и н к о в (грациозно заложив руку за борт френча, обратился самоуверенным тоном к Владимиру Ильичу и при этом не сводил взгляда со своих бывших соратников). Вот слышишь – глас не рядового члена, выходца из общества, родившегося на обломках ваших идей. А ты, как заводной, всё время твердил: не место ему среди нас, не место! Ах, канальи! Что наделала кучка политических авантюристов! И похоронили, чёрт его знает где….

П р е д с е д а т е л ь. Ты не имеешь права так судить нас. Тебя никто не уполномочивал. Вообще ты, батенька, обыкновенный жулик, и не простой, а политический….

С а в и н к о в. Дантон предупреждал: «Во время революции власть остаётся за теми, в ком больше злодейства». И он оказался прав. А все вы, по сравнению со мною, оказались больше, чем злодеями. Скольких вы загубили? Менделеев предсказывал в 1904 г., что в России, в одной только России, к 1950 г. будет 350 млн. человек населения. Где они, по какой дороге распылились?

Я (сначала намеревался пошутить из-за своей неадекватной черты характера). Мол, в такой дружной на вид компании, мужики не могут, и не хотят любить друг друга. (Но, видя, как ненависть к большевизму сжигает сердце Бориса Викторовича, я вовремя спохватился, и стал молча наблюдать за разгоревшейся полемикой, рассуждая о неожиданно появившимся союзнике).

У меня, впервые за последние годы, здравый смысл одержал верх над желанием иронизировать по поводу разыгранной перед моими глазами сценой, начало которой показалось с первого взгляда довольно-таки милое. Ведь ненависть шла у обоих от души – осмысленная, целеустремлённая и бескомпромиссная. В личности Савинкова мне импонирует только его имя⁴ и отчество. В остальном же, я решил просто подыграть ему, потому что… Потому что решил и всё. Если для них он – враг, то мне, бесспорно, друг, и в эти минуты – даже лучший. На прописную истину опёрся мой инстинкт самосохранения. Чем чёрт не шутит…. По разговору, поведению – только двое не желают свести со мною счёты. Остальные? Как можно, одновременно собираясь хлопнуть меня, и совершенно спокойно говорить о чужой смерти, не меняя бесстрастного выражения лица? Я не понимаю… В общем, сработала в моём сознании определённая пружинка, и… выплеснулись низменные чувства, сравнивая Савинкова с Робеспьером – жить ведь хочется в любом возрасте. А что делать? Я же не профессиональный революционер. Человек всегда сможет найти оправдание для своих худших поступков. Так и я поступил… Назвал его первым революционным именем, какое на ум пришло, и только потом уже понял, что поступил неосторожно.

Несколько мгновений показались вечностью – ведь моё неожиданное сравнение не просто сочтут за шпильку, а за оскорбление, за пощёчину всем присутствующим революционерам. И тогда все они будут просто счастливы укокошить меня. Ведь недаром дантонисты говорили о Робеспьере и его ближайшем окружении, что если бы им разрешить действовать безо всяких ограничений, то вместо свободолюбивой Франции останется пустыня с несколькими десятками монахов. Но на этот раз пронесло – не среагировали вершители моей судьбы. В принципе можно было бы и не бояться, что наши наркомы могут узреть параллель в этом сравнении. Но такая самоуверенность пришла чуть позже, потому как всё очень легко объясняется: Корабль ведь немецкий, а под завязку оккупировали его наши славяне, и не только славяне, но, в первую очередь, те, кто действительно заслуживает – все там поголовно очутились.

П р е д с е д а т е л ь. Товарищи, мы покинули Корабль не шутки шутить.

Я (подумал). Хорошие шуточки устроили на своём мальчишнике.

Д з е р ж и н с к и й. Давайте ещё раз обсудим действия обвиняемого и проголосуем, в соответствии с регламентом.

Д ы б е н к о. С чем-чем?

Д з е р ж и н с к и й (удивлённо посмотрел на вопрошавшего). В этой стране жизнь вошла в новую колею, и помчались новые слова, словно птицы в небе…

В о р о ш и л о в (прервал Феликса). Ты не стихи читай, а толком смысл слова поясни комиссару.

Д з е р ж и н с к и й. Означает что-то вроде порядка. А вообще-то Ильич сможет лучше объяснить, недаром же он учился больше и дольше всех нас.

Все, и я в том числе, обратились во внимание, в надежде услышать от Ленина правильную версию редкого выражения.

П р е д с е д а т е л ь. Ну, ты – наш неугомонный, хорошо. Товарищ Клжи… Клжи… Кржижановский, вы где?

Э с е р. Кржижановский всю ночь корпел над текстом песни «Вихри враждебные-2». Невыспавшийся, уставший Глеб Максимилианович, сейчас, согласно должности председателя комиссии по улучшению быта второй палубы нашего Корабля, занимается делом, исполняя свой революционный долг, а вы здесь демагогию разводите.

П р е д с е д а т е л ь. Я попрошу не умничать, и мне, как председателю, не указывать! Правильно мы сделали, что вас, эсеров, разогнали. Мне сердце ещё в Кракове подсказывало, что нам, большевикам, с вами не по пути. Махарадзе здесь?

Д з е р ж и н с к и й (на ушко Ильичу). В музее ликбеза, на третьей палубе, собрал своё землячество и тех партийцев, у кого духовное образование. Одним словом – Коба в народ пошёл. Сейчас там полным ходом идёт ликвидация плохого настроения: гуляют, песни поют.

П р е д с е д а т е л ь (недоверчиво). Песни в такой ответственный момент? Революционные или местные? Если гуляют, стало быть, пьют. С чего бы это?

Д з е р ж и н с к и й. Кто-то из местных жителей сумел переправить на борт три ящика «Цинандали». Эта операция называется – бизнес. На родине Иосифа теперь вина делают в пять раз больше, чем собирают винограда. Поэтому в этих краях вина – море, это тоже бизнес называется.

П р е д с е д а т е л ь. Попрошу не объяснять мне, что такое бизнес. Пропала ночь. Вот преемник у меня бессовестный, а ведь обещал… выходит – опять обманул, опять всё на меня взвалил. Посредником кто выступил, не Семашко ли?

Я (с удивлением подумал). Это он о ком? О провинциальном костоправе, который за девять-десять лет сумел-таки получить звание «лекаря с отличием», и ставшим вскоре наркомом здравоохранения? Да-а, такие пройдохи ухитрятся и на кладбище кабак устроить. Хана мне…

Д з е р ж и н с к и й. Я не хотел портить тебе настроение, Владимир Ильич… Это он три ящика «сухаря» Кобе приволок.

П р е д с е д а т е л ь (посмотрев долгим взглядом на Феликса, тяжело вздохнул). Опять Николка за своё…. То-то я смотрю – по каютам, в аптечках скорой помощи, опять спирт исчез. Не успеешь за ним. С «сухим» – надеюсь, он хоть сам придумал?

Д з е р ж и н с к и й. Нет.

П р е д с е д а т е л ь. И?..

Д з е р ж и н с к и й. Швондер надоумил. У него на любой вопрос всегда наготове мотивировка: «Не затыкайте мне рота. Я в Одессе рождённый. Я всё знаю про здешние края. Где моя нога ступала – это же всё моя Родина».

П р е д с е д а т е л ь. Грандиозный прохвост. Но без таких преданных нашим идеям, как он, мы бы, голубчик, никогда с вами революцию не сделали. Необходимо это пока учитывать. Кстати, почему я не вижу его сейчас среди нас? Куда он пропал? Ведь всё время крутится возле нас, а в самый ответственейший момент всегда исчезает «домкомовец» хренов. Вот всегда так: как работать – никого не найдешь.

Д з е р ж и н с к и й. Незнакомый мне француз учит его жарить каштаны.

П р е д с е д а т е л ь. Каштаны? В конце зимы? Наш преданный друг, батенька, попал в беду, очевидно, нарвавшись на какого-то прохиндея. Странное дело, откуда на нашем Корабле появились французы?

Я (мысленно добавил). Француз-то всего один, и тот залётный. Если бы он каштанами и лягушонками не баловался, никто бы эту «песчинку» не приметил. Ну, и порядочки в этой компании? (Видя, что дело затягивается, решил подать голос). Владимир Ильич, дорогой, отец ты наш…

П р е д с е д а т е л ь. Батенька, не дорогой я тебе, не два сапога мы пара, я не ехидный, как ты, и людей грязью не обливаю. И ведь хватило совести, чтобы нас, признанных всем человечеством, погрузить на корабль с таким чудным названием. Если у кого-то язва в кишках, у кого-то в мозгах, то у тебя же ею пропитан характер. И вообще, ты весь состоишь из отрицательных качеств. А после нашего доклада, отец всех народов ещё в каюте сказал: «Если у вас не получится – я спущусь, докурю, спущусь и приму меры, или земляка пришлю. Он мне тоже немного задолжал. А мы, во все времена, всех заставляли платить по своим счетам». Так-то.

Товарищи, давайте вынесем на обсуждение жизнедеятельность обвиняемого и его ехидный характер, совершенно не совместимый с нашими общечеловеческими принципами. А вы, молодой человек, попробуйте оправдаться.

Кто первый?

Ага, давайте Анатолий Васильевич.

В о р о ш и л о в (резко развернувшись лицом к Ильичу, наполовину вытянув шашку из ножен, торопливо заговорил). Ты что в восемнадцатом говорил: «Сама жизнь заставляет нас казнить врагов во имя светлого будущего миллионов рабочих и крестьян». А теперь решил в великодушие поиграть? Не позволю! Чай давно остыл из-за вас, декадентиков.

Л у н а ч а р с к и й. Непозволительно тебе, Клим, разбрасываться незнакомыми для твоего ума словами. Что касательно нашего обвиняемого: учился в школе без особого желания, в старших классах ему нравились Бакунин и Кропоткин. Сейчас Ницше читает. Пытается избавиться от предрассудков, накопленных ранее, но чьё это было влияние – определить невозможно.

П р е д с е д а т е л ь. Поздно избавляться. Видите, батенька, куда незнание приводит – на скамеечку, так что готовься, милый.

К р ы л е н к о. Обвиняемый, у гегемона авторитетом пользуешься?

П р е д с е д а т е л ь. Я от вас, товарищ нарком, такой подлости не ожидал.

Я. Да, но, к сожалению, только у гегемона.

К р ы л е н к о. А кто ругал гегемон позавчера, на третьем наряде?

Я. Так ведь пьёт же, а это не хорошо, идёт истребление духовности, и, между прочим, массовое.

К р ы л е н к о. Он что, за твои пьёт? Или как?

Я. Пьёт-то за свои, кровные. Я пытаюсь ему объяснить, что лучше бы книжку, или игрушку ребенку домой принёс, а в ответ – единственный мотив: «Жизнь беспросветна, когда же выпьешь – весь свет, с его людишками, становится мил». А ещё они злы на новую буржуазию.

А р т у з о в (непонятно зачем расстёгивая кобуру, возмущённо выкрикнул). Какой кошмар!

К р ы л е н к о. Ты в чужую семью не лезь. А ответь по существу – будешь гегемон продолжать ругать?

Я (очень кротко). Я больше не буду.

Эс е р. Не верьте ему. Товарищи! Мнение было?

Было.

Резолюция была?

Была.

Что ещё нужно?

У нас не должно быть никаких разногласий по этому вопросу. Просто необходимо физически остановить этого дилетанта, прорвавшегося на слабо охраняемом участке. Он пишет непонятные для многих вещи, и заметьте: иногда в полубредовом состоянии, оттого, что частенько после «бодуна» хватается бумагу переводить.

Понимаете, господа?

Тьфу-ты! Видите, как заразна эта бацилла! Только сегодня, и только физически! Раз и навсегда!

П р е д с е д а т е л ь. Кто ещё хочет выступить? Не стесняйтесь, товарищи, но только по существу вопроса. Вы же сами слышали: ему гегемон не нравится, авангард нашего движения, наш кормилец. Ему Бауман, видите ли, нравится.

«П р и с я ж н ы е» с интересом посмотрели на меня.

К о л л о н т а й. Господа, мы…

П р е д с е д а т е л ь (осторожно поправил её). Александра Михайловна, мы хоть и за границей, но будьте внимательнее.

К о л л о н т а й. Как за границей?!

П р е д с е д а т е л ь (пожал плечами). Время бежит, всё меняется – концепция развития. Прав был Плеханов…

К о л л о н т а й. Панове…

Д з е р ж и н с к и й. Ну, ты, наша несгибаемая.

Э с е р. Да что же это такое? Не успели сойти на берег – оскорбляют со всех сторон. Это недопустимо, нахватались по заграницам, пока мы здесь кровь проливали…

К т о - т о и з в о е н н ы х н а р к о м о в. Особенно ты, со своим мастерством из-за угла бомбы бросать.

Э с е р. Я…

П р е д с е д а т е л ь. Хватит, товарищи, а вы, дорогая, обращайтесь к нам, как на собрании. А то, голубушка, действительно некорректно получается.

К о л л о н т а й. Я хочу сказать, что мы должны быть последовательны в своих обязательствах перед историей, и не имеем морального права отступать от решений, принятых коллективно.

Э с е р. Я совершенно согласен с нашей товарищей, товарищем. Но хочу обратить внимание на тот факт, что ей уже тяжело нас называть товарищами. Прошу это безобразие занести в повестку дня следующего собрания.

К о л л о н т а й. Панове…

Э с е р. Это недопустимо! Товарищи! Товарищи, какие панове? За что боролись?

К о л л о н т а й. Мы должны придерживаться законов той страны, на территории которой наш Корабль делает временную остановку. Мы не имеем морального права нарушать права и обычаи народа, приютившего нас…

Я (прервал её). А тогда какой закон, чьей страны, позволяет вам цивилизованно шлёпнуть меня без суда и следствия?

К о л л о н т а й. Это к делу не относится.

Я. Как это: не относится?! «Вы жертвою пали в борьбе роковой» – получается это последняя строчка сегодняшнего дня моей жизни?

П р е д с е д а т е л ь (довольно улыбаясь). Да-да, «В любви беззаветной к народу…». Голубчик, почему ты не хочешь понять – так нужно? Тем более тебе завтра посвятят совершенно другую песню, тоже неплохую. Любовь к изящному живёт у нас у всех в душе, но когда лес рубят, то всегда щепки летят.

Я. Кому это нужно?

П р е д с е д а т е л ь. Нам, нашему Кораблю. Иногда чужая смерть, даже человека духовного сана, может принести пользу. А от твоей – будет явная польза обществу.

Я. Знакомая история. Я так понял: в связи со сложившимися обстоятельствами, вы у нас в гостях задержитесь больше, чем надолго. Ты ведь свои взгляды, Ильич…

Председатель всем своим видом показал пренебрежение к такому панибратству.

Я (продолжал) …излагал не в кабинете учёного и не с кафедры университета. Ты находился в гуще революционных событий в один из переломных моментов мировой истории ХХ века.

П р е д с е д а т е л ь благосклонно кивнул головой, подтверждая полное согласие с моими словами, принятыми им, очевидно, как лесть, предшествующей моей капитуляции. Большие пальцы его рук скользнули в карманы жилетки, и он, обратившись весь во внимание, начал ритмично кивать головой. Потом, с чувством явного превосходства, посмотрел на Дзержинского, недоуменно пожимавшего плечами.

Я. Я понимаю, что у вас практически не было времени для академической работы, поэтому вы и стреляли, стреляли, стреляли. Жалко – не дожили до преклонного возраста, чтобы посмотреть на уродливое продолжение своих идей, на ту дорогу, по которой главный инквизитор столетья начал транспортировку душ крестьян, пролетариев и прочих товарищей на тот свет. Да-а, у вас в Кремле Дантона не нашлось, а жалко…

К о л л о н т а й. Панове, необходимо сначала объяснить молодому человеку ситуацию, чтобы он понял весь ужас их будущего.

Ч и ч е р и н. Вам, Александра Михайловна, наверное, наряды забили голову?

К о л л о н т а й. Помилуйте, Григорий Васильевич, какие наряды?

Ч и ч е р и н. Все те же – 50 штук, привезенных вами из последней поездки в Германию.

К о л л о н т а й (вполголоса). Вот сволочи… донесли-таки. (Потом, без тени смущения). Я, представитель великой державы, и выглядеть должна соответственно. Не в лаптях же, оставленных на семафоре при въезде в Питер, должна была встречаться с дипломатами. В конце концов, я – женщина, в отличие от вас, и у меня помимо всего воспитание. (При этих словах, она перевела взгляд на белую шапку Ильича).

Я. В этом вопросе – я целиком и полностью на вашей стороне. Но вряд ли я могу вас поддержать в сложившейся ситуации, Александра Михайловна.

Д ы б е н к о. Георгий Васильевич, вы, как бывший дворянин…

Э с е р. Явная контрреволюция.

Ч и ч е р и н (кинул недобрый взгляд на обладателя последней реплики). Однажды этот молодой человек назвал марксистов – туземцами…

Д з е р ж и н с к и й с закрытыми глазами покачал головой. Над толпой пронёсся возмущённый ропот... Эсер неожиданно для окружающих радостно захлопал в ладоши, и хихикнул.

Я. Вы не правы. Я назвал туземцами людей, извративших Маркса, то есть… (после этих слов обвёл глазами «высокое собрание», остановил свой взор на Председателе, и чуть было не «подлил масла в огонь», но, опомнившись, скромно добавил) не стоит уточнять. И смею заметить: даже в самых правдивых речах всегда присутствует крупица лжи, здесь же, в ваших обвинениях, наоборот – нет ни крупицы правды.

К о л л о н т а й. Да, он иногда рассказывал анекдоты про своих руководителей, но это только для поддержки своего имиджа в трудовом коллективе, и…

П р е д с е д а т е л ь (прерывает её, не давая закончить мысль). Я смотрю – вам, Александра Михайловна, не в революцию играть нужно было, а со своей жалостью, где-нибудь сельской школой заведовать.

К о л л о н т а й. Разве можно анекдотом назвать короткий рассказ о шалаше в Разливе, и чьи оттуда торчали ноги, когда вы были в Польше? И это, между прочим, Владимир Ильич, уже ваше личное дело, но никак не дело революции.

Д з е р ж и н с к и й неожиданно покраснел, начал рассматривать концы своих сапог, вдруг громко закашлял, словно поперхнулся рыбьей костью.

В о р о ш и л о в (прищурившись, посмотрел на Дзержинского). Во-во, хороший анекдот…

П р е д с е д а т е л ь (почти прошептал). Ты что имеешь в виду?

Б у д ё н н ы й с победоносным видом, весело покручивал кончик правого уса, очевидно, окунувшись в воспоминания.

Д ы б е н к о. Товарищи! А вот вам – не анекдот: он позволил себе назвать немца Себастиана своим другом. Вы только вдумайтесь – у него немцы полжизни в друзьях ходят. За одну такую мысль нужно к стенке ставить.

Я. Это ещё поразмыслить требуется – кого полезнее хлопнуть. Кого в мае восемнадцатого судили за сдачу Нарвы немцам? И оправдали, без сомнения, «лапа лапу моет». А потом, видите ли, матрос-кавалерист оказался вдруг срочно востребован на нелегальной работе, и не где-нибудь, а в Крыму. Знакомый почерк. Если мать Максимилиановича – немка, тогда это в порядке вещей, и нормально, а тут: за рукопожатие через пять веков вы горите желанием дважды, трижды снести мне голову. Ну, и порядочки в вашей компании!

Ч е к и с т ы, все четверо, одновременно склонили головы друг к другу и о чём-то оживлённо заговорили. Берзин выровнялся, посмотрел в сторону бывшего наркома по военным и морским делам, вновь наклонился, и их беседа опять приняла заговорщицкий вид. Эта сцена ни для кого не осталась не замеченной. Мне показалось, что, несмотря на общую неприязнь ко мне, я сумел-таки внести раскол в их лагерь.

М е н ж и н с к и й. «Скажи кто твой друг, и я скажу кто ты». Этот немец, в свою очередь, точно так же назвал своим другом Вергилия.

А р т у з о в. Не кажется ли вам, товарищи, странной, складывающаяся логическая цепочка.

П р е д с е д а т е л ь. Какая удивительная наглость – спустя века и тысячелетия, цепляться за древность этим двум (помедлив, добавил) полунемцам.

Д з е р ж и н с к и й. Слово из песни не выбросишь. Так ведь, Демьян? Ты же среди нас – основной специалист по этой части.

Д. Б е д н ы й (почесал за правым ухом). Так то, оно так, но он ещё сказал о нашем народе, что русский не способен жить без мордобоя и водки, или наоборот, но в общем мысль была отчасти правильная. То есть похабненькая. Вы, чекисты, мне окончательно уже голову заморочили.

П р е д с е д а т е л ь. Ну, батенька, правильно он сказал о вашем народе, т. е. о нашем народе. Хочу заметить: это единственные правильные слова, сказанные им за его жизнь, и надеюсь – последние.

Д. Б е д н ы й. А ещё он возомнил себя поборником современной схоластики…

П р е д с е д а т е л ь. Демьянушка, голубчик, достаточно нам забивать головы всяким бредом. Оставьте это, батенька, здесь даже я могу только руками развести.

К о л л о н т а й. Панове… К сожалению, без нас, многие поколения воспитаны неправильно. Сегодня людям трудно взглянуть на мир другими глазами, ещё труднее изменить своё мировоззрение. Если бы можно было уговорить обвиняемого отправиться путешествовать с нами, тогда мы попытались бы врачевать эту заблудшую душу.

Необходимо сделать скидку на мир, окружающий его. Меняются времена. Это раньше революцию в шёлковых перчатках не делали, а сегодня, слишком упрощённо-циничной стала схема прихода к власти. Я понимаю, что подобные рассуждения не новы, но история повторяется, и тот, кого мы судим, говорил, что бредовые идеи новых реформаторов и местных революционеров не соответствуют желаниям и чаяниям большинства граждан. Заметьте – с трибуны заявил: «Законы писанные подменяются неписанными». Является ярым противником соглашательской политики, а это уже большой плюс.

Э с е р. Я повторю свои предыдущие слова… И добавлю: смотрю – половину из нас можно здесь смело оставить. Они не пропадут, в отличие от товарищей, по-настоящему преданных делу революции.

Ч и ч е р и н (не обращая внимания на реплики, раздавшиеся в ответ на замечание эсера). Прежде чем произносить, дорогая Александра Михайловна, нужно знать, какому народу принадлежит это обращение. «Панове» родились совершенно в другом мире, и ваше слово (при этом его глаза сделались печальными) совершенно не для этого народа. На данном этапе формирования, им нужно искать что-то другое, своё. Ведь они находятся на первой стадии развития, а мировое сообщество…

П р е д с е д а т е л ь. Голубчик, позвольте заметить, вы находитесь не на лекции в Стокгольмском университете.

В о р о ш и л о в. Вы, товарищи, я смотрю – никак не отвыкнете от своих церемониальных штучек. Мы, зачем его догнали? Я, лично, когда бежал – ногу подвернул, и мне, терпящему боль, глядя на ваши старорежимные выходки, сейчас становится очень и очень не по себе.

Д з е р ж и н с к и й. Ну, Клим, и кровожадный же ты. Он, между прочим, почти двадцать лет рубал уголь на шахте, носящей твое имя. А шахта – это… это, между прочим, не с ключами по паровозному депо бегать.

В о р о ш и л о в (с недоверием посмотрел в глаза Дзержинскому). Может быть. Мне, в моей работе, газет читать некогда было. А ты всегда защищаешь своих любимчиков. Привыкли тыловики…

П р е д с е д а т е л ь. Хватит, друзья!

К о л л о н т а й. Можно я добавлю? Я прекрасно понимаю, что он не из нашей компании, но он еще теогонией⁵ занимается.

П р е д с е д а т е л ь. Что он гонит?

К о л л о н т а й. Он не гонит, под богов копает.

П р е д с е д а т е л ь. Это хорошо, пусть копает. А крещённый?

Я. Да!

П р е д с е д а т е л ь. Это плохо. Даже ещё хуже, чем «гонит». Так, а что, матушка, он у нас всё-таки «гонит»?

К о л л о н т а й. Богов, Владимир Ильич.

П р е д с е д а т е л ь. Это хорошо.

К о л л о н т а й. А ещё он – романтик.

П р е д с е д а т е л ь. Мечтатель?

К о л л о н т а й. А ещё он – оптимист.

П р е д с е д а т е л ь. А ещё он – альтруист, вы сейчас скажете, Александра Михайловна, и что он вам очень понравился?

К о л л о н т а й. У него есть ещё одно большое преимущество – он никогда не был Родственником Врага Народа.

П р е д с е д а т е л ь. А вам, откуда знать о таких подробностях, милейшая Александра Михайловна? Этот вопрос не в нашей компетенции.

К о л л о н т а й. Сегодня с вами, Владимир Ильич, невозможно разговаривать.

Ч и ч е р и н. В этом она права сегодня, товарищ Ленин!

П р е д с е д а т е л ь. Я вам не позволю…

Л у н а ч а р с к и й. Нет, позволь, Владимир Ильич! Ты сам писал: «Мы не можем обойтись без романтики. Лучше её избыток, чем недостаток». Как же так, Ильич?

П р е д с е д а т е л ь. Вы не путайте, Анатолий Васильевич, грешное с праведным. Мы всегда симпатизировали революционным романтикам, даже когда были не согласны с ними. Я подчёркиваю – революционным… Вам, Александра Михайловна, очевидно, неизвестна история тридцатилетней давности – это, когда всеми уважаемый человек попал в больницу из-за вашего подзащитного. Он, заключив банальный спор с простым шахтёром, и, желая его выиграть, спросил у духовного наставника предприятия: в чём разница между катастрофой и катаклизмом?

Л у н а ч а р с к и й. Помилуйте, Владимир Ильич, какой духовный наставник, тридцать лет тому назад? Насколько нам известно: за границу он ни разу не выезжал. Он…

П р е д с е д а т е л ь. Я имел в виду – парторга шахты. Неделю человек мучился, начал нервничать по пустякам, забросил партийные дела, оббил пороги во всех библиотеках района, ища ответ на его коварный вопрос. А наш молодец сумел в это время незаконно получить два оплачиваемых отгула, по партийной линии, но продолжал ходить на наряд, и впрыскивать идеологический яд своих шуточек в сознание шахтёров. Доведя руководителя крупнейшей партячейки в городе (в военное время нужно говорить – комиссара) до «белого каления», он потом, как ни в чём не бывало, с тонкой лучезарной улыбкой объяснил эту разницу: «Если какой-нибудь транспорт, гружённый правительством (не обязательно нашим), свалится куда-нибудь – это катастрофа, если кто-нибудь бросится их спасать – это катаклизм».

Сердце у парторга не выдержало – после больницы он перешёл на другую работу. И даже после этого, наш подсудимый не смог остановиться в своём неуемном желании издеваться над бывшим парторгом. Вы представить себе не можете, что он запел! По шахте загуляла частушка: «Ты – калека, я – калека, вместе будем делать человека».

Теперь вообразите, кого он имел в виду?

Парторгу пришлось рассчитаться, и уйти на другую шахту. А вы здесь, коллеги, сантименты разводите…

Б у д ё н н ы й. Сколько можно охмурять нас, ходить вокруг да около? Заслуженные люди давно на отдыхе, у каждого свои дела, а вы из-за одной-то головы людям целый час нервы портите.

К о л л о н т а й (несмотря ни на кого, спокойным тоном, тихо, но довольно явственно произнесла). Вот что значит обучаться грамоте урывками.

Б у д ё н н ы й блеснул глазами из-под козырька головного убора, носящего его имя, покачал головой, вздохнул, и отвернулся.

Я увидел, мне не могло показаться, когда он отворачивался – по щекам у него скатывались слёзы. Две крупные мужские слезы выдали обиду, болью резанувшей, незаживающую рану на сердце.

Спустя некоторое время, анализируя причину попытки Коллонтай защитить меня, я начал рассматривать её, и обратил внимание на то, что у Александры Михайловны постоянно голова слегка наклонена в левую сторону. Сначала я не придал этому факту какого-либо значения, думал: очевидно, ей удобнее в таком положении подбирать слова, отбиваясь от коллег-контрреволюционеров. Выглядела эта фиксированная поза довольно странной. А в прочем, ничего удивительного в этой причуде нет.

Я (вспомнил). Как ходили женщины – наши партийные руководители? Та же походка, тот же наклон головы. Ведь раньше, как строилась иерархическая лестница районного масштаба? Посты первого и второго секретарей райкома принадлежали мужчинам, а третий – всегда женщине. Я не припомню ни одного случая, чтобы эта лестница перевернулась. Даже в голове не укладывается: кому и что нужно было дать женщине, чтобы занять место первого секретаря. Я имею в виду: на лапу. Или понравиться? Но понравиться всей партии – вещь нереальная, поэтому должность третьего секретаря была чисто женской «бронью» для зарекомендовавших себя положительно со всех сторон, особенно, на партийном фронте, где ценилась выносливость и не только за столом. Именно на таком немаловажном посту начинает энергично действовать левое полушарие мозга, отвечающее за умственную работу. Туда увеличивается приток крови, вследствие чего возрастает нагрузка на вестибулярный аппарат, и, как итог – изменение положения головы. Иногда, даже в незнакомом городе, видишь: идёт тебе навстречу хорошо одетая женщина с профессиональным наклоном головы, значит, перед тобой третий секретарь райкома партии, или бывший, потому, что привычка думать у них навсегда остаётся.

 

Примечание:

⁴ Борис – борись. Даже самый ленивый человек не отвернётся от такой рифмы.

⁵ Система религиозных мифов о происхождении богов; родословная богов.

 

Часть первая: http://www.dzerghinsk.org/blog/nash_korabl/2017-07-24-1093

Часть третья: http://www.dzerghinsk.org/blog/nash_korabl_chast_tretja/2017-07-24-1095