Неправильные немцы

Впервые услышав эту историю, автор поверил в её существование. Однако с самого начала факт повествования, идущего от первого лица, заставил усомниться в том, что рассказчик может помнить о случившемся – ведь ему на тот момент было всего три года. Поспорив с героем рассказа (иначе не могло быть: мы – братья), автор пришёл к выводу: детская память, обострённая голодной жизнью в оккупации, выделила этот случай изо всех остальных, рассказанных матерью, наделив твёрдым убеждением: «Я – помню!».

Виктор, проснувшись, прошёлся к двери – закрыто.
- Опять мама ушла. Она всегда закрывает меня, когда уходит.
Действительно, мать, идя по делам, часто, на всякий случай, забирала с собой старшую семилетнюю дочку, а двери в дом закрывала на замок, вернее, на имитацию замка. Так и сегодня случилось. Виктор толкнул дверь – она не поддалась. Подошёл к столу, служившему для хранения посуды и продуктов – пусто. Посмотрел вдоль поверхности стола (благо, нагибаться не нужно), может быть, какая-то крошка осталась – еще чище, чем в столе. Походив по комнате, скучая, и, не находя нужного для себя дела, остановился возле окна. Толкая, пододвинул к нему табурет, открыл створку. В комнату ворвался сухой горячий воздух июня 1943 года.

В принципе, он мог бы спокойно выйти на улицу через окно, и гулять во дворе дома, чему способствовали низкие окна домика на «стареньких», в центре Северного рудника, но подобное самовольство, однажды уже закончилось трёпкой. Поэтому Виктор не стал рисковать, а, усевшись на подоконник, и свесив ноги, начал рассматривать редких прохожих и ждать маму.
Люди не обращали внимания на дитя, постигающего мир с единственного безопасного места – окна родительского дома. Вдали показался высокий человек в серой одежде. Когда он подошёл поближе, мальчик узнал его – это был один из немецких фашистов, живущих в городе. Откуда они появились – он не ведал. Мама их очень не любит, и почему-то боится этих людей. А ещё она про них говорила, что эти суки, моего папу забрали. Когда он спросил про сук, то незаслуженно получил по губам, вместе с запретом произносить это немецкое «имя». А соседский Прохор (правда, он старше на два года) рассказывал, что немцы – не все плохие, он недавно с одним поговорил на их языке, и тот дал ему хлеба. У Виктора, вспомнившего недавний разговор с соседом о еде, подаренной фашистом, рот наполнился слюной.

Расстояние между ним и приближающимся военным сократилось до десяти метров. Прохор, жадно жующий горбушку, не выходил у Вити из головы.
- А что, если попробовать и мне заговорить с ним по-немецки? - мелькнула шальная мысль. - Мама не узнает, ведь её нет дома, тем более я хорошо выговариваю несколько чужих слов.
Проходивший мимо мужчина равнодушно глянул на малыша, оставленного нерадивой матерью в окне, и отвернулся.

- Гитлер капут! - раздался пронзительный детский возглас.

Мгновенно остановившись, незнакомец медленно повернул голову в сторону, откуда раздался голос, в его движениях чувствовалась некая заторможенность, словно его ударило током. Он несколько раз моргнул, обернулся вокруг – никого. Сомнений быть не могло – эти кощунственные слова произнёс мальчишка. Виктор, увидев его реакцию, улыбнулся – значит, подействовало. Фантастическая картинка заслонила Прошку огромным человеком, наполнявшимся добротой, и раздумывающим, каким бы великолепным ломтем хлеба наградить хорошего и умного мальчика.

- Гитлер капут! - ещё звонче разнеслось по округе радостное восклицание.

В окне квартиры Прохора, живущего с ними через стенку, закрывшись, хлопнула форточка. Военный неторопливо направился к окну. Остановившись в паре метров от него, снял ранец. Отточенными движениями неторопливо начал открывать защёлки…

- Дяденька, Гитлер капут! - малышу показалось, что немец сейчас достанет из своего ящика такой большой кусок, что он даже не пролезет в окошко.

Человек в серой одежде достал полотенце, и начал скручивать его в жгут, наблюдая за маленьким подлецом, осмелившимся оскорбить великого фюрера, и одновременно оценивал возможность мальчишки убежать от справедливого наказания.
Ребёнок спокойно смотрел на подошедшего дяденьку, и улыбался, но тот почему-то вместо дара, взял его за шиворот рубашки, снял с окна, и замахнулся полотенцем, превратившемся в толстую бечёвку, сложенную вдвое.

- Дело пахнет керосином, - промелькнула в голове фраза, недавно услышанная от сестры. - За один разговор не по-нашему полагается кусок хлеба, я же три раза разговаривал, а он меня – пороть. Неправильный фашист.
Что-то сильное, и в то же время знакомое, схватило Виктора, вырвав из чужих рук, и… он ощутил тепло материнского тела. Оказалось, Мария, вернувшаяся домой, и, подойдя к открытому окну, при виде увиденной сцены, тигрицей метнулась к своему чаду, тем более причину, побудившую проходившего мимо оккупанта к таким действиям, она услышала ещё во дворе.

Прижав к себе ребёнка, мать с укором посмотрела в глаза немцу, и сделала несколько шагов назад. Тот подошёл к ней с твёрдым намерением наказать подрастающего врага, чтобы тому наперёд была наука – нельзя, даже словом, обижать солдат великого рейха. Мария развернулась и торопливо пошла, часто оглядываясь. «Герой» застегнул ранец, надел его; и кинулся догонять врагов германского народа, размахивая полотенцем, обратившемся в орудие мести.
У Марии, родившейся в многодетной крестьянской семье, весь смысл жизни заключался в её детях.
- Не себя, его спасти.

Сердце готово было выскочить из груди, но единственная цель придавала ей силы. Видя, что гитлеровец не отстанет от неё, она свернула с дороги в переулок и побежала по направлению к немецкому штабу, расположенному в двух километрах от её дома. Другого спасения она не видела.
Время от времени молча преследовавший её немец размахивал в воздухе своим «орудием». Расстояние между ними не сокращалось. Врагу мешал ранец, но снять, и оставить его на земле – он не отважился: в этой варварской стране ничего нельзя оставить без присмотра – люди не подойдут, но вещь… сама собой растает в воздухе. Он гнался, и злоба, переполнявшая его, нашёптывала:

- Отто, ты – идиот, потому, что не взял с собой оружие.
- Действительно, - соглашался Отто сам с собой, - я бы выстрелил в воздух, и эта… остановилась бы.
- Отто, я повторяю: ты – идиот, поэтому и оказался на Восточном фронте. А сегодня ты связался с типом женщины, которую легче убить, чем забрать у неё этого… безумца. Убей её! И «позаботься» о её потомстве – обязательно избавься от него. Из него не получится хорошего работника. Русские работают мало, но едят много. Догони, и убей их обоих!
Марии казалось, что неугомонный преследователь почти дышит в ее затылок. Вот уже показался дом, в котором располагался штаб. Из последних сил, она влетела во двор, и проскочила мимо часового, пытавшегося остановить её.

В комнате, два военных чина, пившие чай, изумлённо уставились на запыхавшуюся молодую блондинку, ворвавшуюся без приглашения. Малыш, которого она держала на руках, испуганно таращил глазёнки. Вслед за ними, грохоча сапогами, вломился часовой, схватил женщину, и начал ее выволакивать из комнаты. Та отчаянно сопротивлялась.
Один из офицеров, специалист по работе с местным населением, умевший худо-бедно объясняться по-русски, кстати, благодаря этой способности, он оказался не на передовой, а здесь, в тылу, пытаясь заставить местное население работать на шахтах.
- Что это за визит? – недовольно спросил он, пытаясь тщательно выговаривать русские слова.
- Ваш солдат хочет побить моего сына.

Услышав переведенный ответ, старший по званию удивленно вскинул брови, и махнул рукой часовому – иди на пост. В открытую дверь, мимо выходящего солдата, протиснулся Отто, дышавший не менее тяжело, чем Мария. Он выкинул руку в приветствии, и начал докладывать командиру причину его погони за этой женщиной. Маша, естественно, поняла смысл его речи и бесцеремонно вмешалась в разговор, пытаясь разжалобить вражеское начальство:
- Герр офицер, киндер. Ребёнок же. Киндер, - произнесла скороговоркой, и, гладя сына по голове, поставила его на пол, чтобы выглядело убедительнее – насколько ещё мал этот человечек.

Солдат, с жаром, пытался что-то доказать. Услышав дважды произнесённое: «Гитлер капут», женщина, сжавшись от испуга, посмотрела на бесстрастные лица мужчин – они внимательно слушали своего подчинённого. Окончив говорить, тот вытянулся в струнку, отвечая на вопросы командиров. Из всего сказанного, она, естественно, разобрала только два слова: «Отто, и идиот», после чего, ревностный служака рявкнул: «Хайль Гитлер!», и направился к выходу, злобно косясь на русскую бабу.
Офицеры переглянулись между собой, усмехнулись, перекинулись короткими фразами, и нагло, в упор, рассматривая прибежавшую просительницу, принялись за чай. Попробовав – отодвинули, по-видимому, господа привыкли пить его горячим.
- Как звать?

Мария ответила, не задумываясь, солгав: «Катя», потому, что от её настоящего имени немцам становилось плохо, и они тут же задавали наводящий вопрос: «Юден?».
- Муж где? Наверное, воюет против доблестных солдат фюрера?
- Год, как в Германию увезли, можете проверить.
Знаток русского языка добросовестно переводил разговор своему командиру.
- На работу ходишь?
- Нет.
- Почему?
- Дома ещё девочка маленькая, кто за ними смотреть будет? Детских садиков у нас, в городе, нет.
- Пусть будет так. Кто учит ребёнка таким гадостям – ты?
Быстро закрутив головой, молодая мать твердо произнесла:
- Нет!
- А кто?
- Наверное, на улице услышал от чужих людей, или какой-нибудь хулиган научил.

На их лицах расплылись улыбки, подтверждающие, что они не верят ни одному её слову. Старший офицер, взяв кусочек сахара, протянул его мальчишке. Виктор вопросительно посмотрел на маму, словно прося разрешения, но она стыдливо отвела взгляд в сторону, а малыш, уткнулся лицом в материнский подол, отказываясь, или стесняясь брать угощение из чужих рук. Наступившую паузу нарушил звук от удара кусочка сахара, брошенного назад в сахарницу. Затем он произнес: «Barbaren, und die Erziehung gut. Wenn auch mit der Welt gehen*», и, взяв звоночек, позвонил. Вошёл солдат. Мария инстинктивно прижала к себе сынишку. Но это оказался денщик, которому приказали убрать остывший чай и принести свежий.

Второй офицер добавил по-русски:
- Иди домой, вы свободны, но помни – детей нельзя учить плохим вещам.
- А солдат? - кивнула на дверь, имея в виду того, кто гнался за ней.
- Отто – хороший солдат. Он больше не подойдёт к тебе.
Взяв сына за руку, направилась к выходу. Дотронувшись до дверной ручки, обернулась, сделала судорожное движение ртом, словно проглотив кусок чего-то большого и несъедобного, и через силу произнесла:
- Спасибо, герр офицер…
Путь назад был слишком долог. Ноги, после нервного перенапряжения, отказывались слушаться. Первым делом, возвратившись домой, мать вымыла ребёнка, умылась сама, а потом, упав лицом вниз на кровать, дала волю чувствам – расплакалась. Но и поплакать, погоревать не удалось – вернулась дочка, бегавшая где-то на улице с подружками, и дети начали успокаивать свою родненькую.

На следующий день, Прохор поучал Виктора:
- Ты неправильно говорил. Нужно было сказать: «Хайль Гитлер!».
- Дурак ты, Прошка! Тогда меня мама точно выпорола бы! - и немного погодя добавил, рассуждая. - Да и папа тоже, когда вернётся из Германии. Дурак ты…

* Варвары, а воспитание хорошее. Пусть идут с миром, нем.

09.04.2010