Как это было (ч. II)

Как это было
(часть II)

и видит необычную картину: стоит возле столба русская мадонна с младенцем на руках; а вокруг неё свежие воронки образовали подобие крепостного рва,

Насытившись, Николай взял балалайку, и начал тихонько наигрывать. При спешном бегстве, парень тайком сунул её на дно ящика. Когда, в дороге, это обнаружилось, у матери не поднялась рука выбросить лишний «хлам». Несмотря на юный возраст, он, довольно умело играл на инструменте, который взял в руки задолго до того дня, когда сел за парту. А сейчас сынок исполнял мелодии на заказ сестричек. Маленький семейный праздник, по случаю счастливого маминого возвращения подходил к концу. Неожиданно раздался стук в дверь. Дуня, вскочив, отворила её, и в комнату вошёл немец. Мутным взором окинул помещение. Ткнул пальцем в сторону Николая:
- Камрад, ком.

Мальчишка беспомощно посмотрел на мать, потом на Веру. Вера, в свою очередь – на мать. Та согласно кивнула головой, и брат с сестрой пошли вслед за солдатом.
В большой комнате дым стоял коромыслом. Гитлеровцы, русские женщины – под хмельком. Капрал играл на гармони что-то чужое и скучное. Немец, который привел балалаечника, подал знак – Николай ударил по струнам. Музыкальный символ русского народа забренчал незамысловатой трелью, наполняя чужие души звонким мягким звуком. Все притихли. Затем, раскинув руки в стороны, полупьяная баба закричала:
- Давай – «Яблочко»!
Немцы подхватили:
- Я, я. Яблочко!

Балалайка только выдала первые аккорды, как один из солдат крикнул Вере: «Танцуй!». Станцевала она под «Яблочко», следом отплясала «Цыганочку». Лихо кружится девица, а саму слёзы душат. Натешившись, немцы детворе за работу дали котелок каши и шоколадок. Вернувшись к себе, Вера с порога бросилась на кровать (сверху на досках – одеяло) и расплакалась. Потом долго не могла уснуть, из-за перенесенного унижения. Какая-то непонятная дрожь начала её бить. Осторожно приподняв голову, убедилась – вся семья спит; встала, отлила стакан керосина из лампы, и пошла в соседний подъезд. По пути нашла ветошь, смочила ее горючим и подпалила в подъезде. Словно что-то нашло на неё, не могла она объяснить свой поступок – ведь камень не горит. Утром мама, проснувшись, не поняла – в комнате стоял неприятный запах. Проверила керосинку:
- Почему лампа пустая?

- Мама, я хотела фашистов спалить, но не получилось, - призналась Вера, до сих пор не смогшая дать отчёт своим действиям.
- Ой, Боже мой! – запричитала Елена Алексеевна. – Мы и так все пострадали! От смерти сбежали, а ты всех нас хочешь погубить!
Осознав, но, не имея слов объяснить свой поступок, девушка пообещала, что больше так делать не будет. Пока не будет…
Через несколько дней, с положительным результатом, вернулись разведчики. Они нашли родственников, поэтому уже можно было отправляться в путь; спустя пару часов, после возвращения Володи, пришёл староста – вызвал Елену, и, уединившись с нею, попросил:

- Я смотрю: вы – хорошие люди. Уезжайте отсюда, только скорее, но на меня ничего плохого не думайте.
На удивлённый взгляд женщины ответил:
- Мы, конечно, больше никогда не увидимся... Но будет лучше, если вас завтра утром здесь не будет.
И Елена решила уходить на следующий день. Сегодня же она, развив активность, нашла в посёлке человека, согласившегося поменять четверо санок на одну коляску с железными колёсами. Вернувшись с обмена, в общежитии Елена встретила землячку Феклу, сразу изъявившую желание примкнуть к ним по пути в Полтаву.

Утром Перегороды возобновили прерванное путешествие. Изгои земли донецкой прошли лишь около пятидесяти метров, и в воздухе начал нарастать знакомый тяжёлый гул.
- Наши летят, дадут фрицам прикурить, - обрадовано произнёс Николай.
Первые бомбы разорвались от них в ста метрах. За считанные минуты, из окружающих домов выбежали гитлеровцы, и бросились на сырую землю. Перегороды тоже попадали. Раечку положили под коляску, а мать, взяв на руки крохотную внучку, встала возле столба, прижавшись к нему спиной, со словами:
- Я буду жить, и дитё со мной будет рядом.

Досталось тогда и посёлку артполигона, и бывшему военному заводу, на котором гитлеровцы ремонтировали свою технику. Кругом бомбы рвутся, да так часто, что страшно голову поднять – осмотреться. Отбомбившись, улетели родные соколы. Народ поднялся с земли-матушки, и видит необычную картину: стоит возле столба русская мадонна с младенцем на руках; а вокруг неё свежие воронки образовали подобие крепостного рва, через который невозможно самостоятельно перебраться. Подошло человек пятьдесят, начали удивляться произошедшему чуду. Разве это не чудо – стоять в пяти-семи метрах от рвущихся бомб и не получить ни одной царапины? Придя в себя после увиденного дива, все присутствующие, будто бы по команде, упали на колени, и неистово крестясь, начали молиться. Перегороды, молча, пройдя между шокированными солдатами, собрались возле ямы, соображая, каким же способом выручить мать из искусственного плена. Офицеры и рядовые продолжали стоять на коленях и молиться. Послышались частые возгласы: «Heilig» (святая, нем.). Несколько человек подхватились, и вскоре они вернулись на грузовой машине, привезя длинные доски. Наладили мостик. Матушка благополучно пересекла ров, начавший быстро заполняться талой водой. Немцы, помогавшие ей перебраться, шли следом и крестились.

Присутствовавший при этом немецкий офицер расспросил маму: кто она, и почему здесь оказалась? Выслушав короткий ответ, отдал распоряжение солдату, и тот принёс полмешка муки. Елена могла, конечно, не свободно, но в достаточной мере, изъясняться по-немецки, но никогда не подавала виду, что понимает оккупантов. И сейчас расслышала, как выговорился один служивый, а им оказался любитель гармони:
- Эх, дураки-дураки! Бьём, друг друга, а чины наши сидят, чаёк попивают!

Путники сразу не поехали к нашедшимся родственникам, жившим в Федоровке, а остановились в соседнем селе Климовке. Фекла, распрощавшись, отправилась дальше, в Полтаву. Володя с женой, уже знавшие дорогу, вновь отправились в разведку. Чтобы не привлекать к своей семье лишнее внимание, муж Елениной золовки (дядя) указал на единственный пустующий дом в Фёдоровке, куда через день въехали Перегороды. Дом, из трёх комнат, был совершенно целым. Одно неудобство – стоял напротив сельсовета. Дзержинские беглецы, наконец-то, добравшиеся до своей «земли обетованной», навели в ней соответствующий порядок и стали обживаться. Беженцев, схожих на них, в селе было несколько семей. Вскоре пришлось потесниться – из длительной отлучки вернулась хозяйка дома Ганна с двумя взрослыми дочерьми, 20-30 лет. Ганна, имевшая довольно много лишнего веса, вдобавок страдала больными ногами, по этой причине, они, всегда везде опаздывая, не эвакуировались на Восток. Никто из них даже словом не обмолвился, насчет незаконного въезда в их дом чужих людей. Главы семейств познакомились, погоревали, и, посетовав на новые времена, решили: в тесноте, да не в обиде. Незадолго перед сном, в окошко раздался осторожный стук. Хозяйка сама впустила ночного гостя. Им оказался Григорий, ее муж, имевший веские основания скрываться от немцев, из-за бывшей должности – парторг колхоза.

В один из погожих дней, когда уже земля чуть просохла, приезжее немецкое начальство собрало сход на сельской площади. С помощью переводчика, рассказывало о будущей хорошей жизни, заботе великого фюрера о дружественном народе Украины. Потом слово взял румянощёкий мужчина, лицом похожий на застенчивую девушку, при этом выглядевший, как порядочный австрийский бюргер-сыродел, но говоривший чисто по-русски.
- Революция 1917 года, и последовавшая за ней Советская власть, принесли Украине много горя. Но столько, сколько испытала его Полтавщина, невозможно передать в нескольких словах. Сегодня экономика вашего края разграблена и уничтожена отступающими Советами. Разрушено всё, что вы возводили десятилетиями. Крестьянину не дали построить счастливую жизнь. При этом нужно вспомнить: в прошлом веке, на ваших землях, собирали самые богатые урожаи в Российской империи.

Сегодня к вам пришёл порядок и культура! Полтавские сёла дождались настоящих хозяев, и с их помощью превратятся в цветущий рай, - здесь он перекрестился и продолжил. - Новая власть научит вас хозяйствовать при минимальном управлении со стороны государства. Каждый селянин, или работник, будет отвечать за определённый участок работы. Сейчас жители села получат наделы земли в личную собственность, которую будут обрабатывать. За обязательные поставки сельхозпродукции, с вами щедро расплатятся. Всем понятно?
- Да, - раздался нестройный хор недоумевающих голосов.
- Вопросы будут?
- Подумать можно?

- Ответ может кому-то показаться горьким, но он очевиден: много думать вредно. Главная цель любого крестьянина – работать на своей земле, и чувствовать себя её хозяином…
Затем приезжие землемеры вышли в поле, и, согласно спискам жителей, составленных сельской управой, раздали участки земли. Бывшие колхозники злословили между собой: «Который раз уже: то раздают? то забирают?».

Перегороды, всей семьёй, пошли в работники к женщине, с соседней улицы, неожиданно ставшей землевладелицей. У той муж воевал против немцев, а дома подрастали два сына – Владимир и Василий. За работу расплачивалась молоком, зерном, продуктами; но время от времени приходилось употреблять гнилую кукурузу (голод – не тетка). Конечно, во все дни, лучшее отдавалось детям. Мамина золовка по ночам приносила еду. Дядя ни разу не пришёл – прятался. Даже днем, при чужих людях, друг друга чурались, тем более Перегороды въехали в Фёдоровку под чужой фамилией. В Карловском районе, во время раскулачивания, их родственники хорошо «наследили», хотя никого не обидели – заслуживал ли человек пролетарской мести, или нет. Свои документы мама надёжно спрятала, а Вера зашила свой комсомольский билет в пальто. И теперь, при случае, они говорили: «Не повезло нам, доверчивым – наши документы украли злые люди. Чтоб им на том свете покоя не было!». Теперь семейство переселенцев, поневоле, носило легко звучащую и запоминающуюся фамилию – Вилковы.

Не успели оглянуться – посевная прошла. Перегороды-Вилковы всё так же потихоньку батрачат у местных крестьян. По селу слух прошёл: скоро облавы начнутся на молодёжь. Германии, для победы над Советами, нужны молодые здоровые руки. Несколько позже Елена узнала, откуда шла подобная информация. Оказывается, существовала подпольная связь: свояк мамы – Емцев (староста) – партизанский отряд. Поэтому, если в полицейскую управу приходила ценная информация, то скоро о ней знали в лесу, путём закладки записок в «почтовые» ящики.
Было много облав, но самая первая, наверное, запомнилась больше всех…

Пошла Вера с мамой по воду; за ней далеко ходить не нужно: вышел со двора, и через десяток метров, возле управы – колодец. Только достали один раз воды – из-за поворота выезжает несколько машин – облава. Елена Алексеевна среагировала мгновенно – посадила дочь в бадью, и опустила вниз, думая, если что – заберут ее одну. Своё ведро подняла с земли и поставила на край сруба – вдруг кто-то из немчуры захочет водицы испить, чтобы не заглядывал внутрь колодца.
Приезжие и местные полицаи прочесали улицы и дома; попавшейся молодёжи (язык не поворачивается сказать: нерасторопной; здесь властвует Его Величество Случай) приказано под надзором взять документы, одежду, еду; затем колонна машин направилась в сторону районного центра, оставляя за собой лишь пыльный шлейф на дороге.

Взвился к небу жуткий женский плач, криком вырвавшись из материнских сердец; и уже, где-то там, в небесах (где нет врага всего живого на Земле – человека разумного), боль и мука миллионов убиенных душ продолжают наполнять океан мести, вот-вот готовый обрушиться на головы человечества, из-за которого сам небесный свод давно готов рухнуть вниз, горя местью, и мечтая похоронить раз и навсегда надежду Млечного Пути…
Двадцать минут дочка просидела в колодезной воде; никто не заметил: ни как опускала, ни как вытащила матушка озябшую Веру. Дома растопила печь, положила дочь на широкую лавку, предварительно обложив мокрой соломой. Солома высохла, и с ней ушла простуда. Легко отделалась Вера, от ожидаемых, в таких случаях болячек, благодаря знаниям матери.

Где только не пришлось ей сидеть при облавах! В кукурузе, просто отсиделась – полицаи не пошли по полю, только лишь из-за боязни выпачкаться. Однажды три сестры купались в речке. Весело было, пока не услышали отдалённый крик: «Облава!». Евдокия и Катерина переплыли Орчик, и на том берегу спрятались в траве; хорошо, хоть тогда они успели одежду забрать с собой. Вера, не умевшая плавать, просидела по горло в воде среди зарослей очерета. В грязь уселась – неприятно, но не беда – потом можно отмыться. Кроме этого неудобства, было ещё одно, посущественнее – жабы. Квакает и плывёт к голове. Девушка дунет на неё, а та, сменив направление, опять мимо плывёт, и лапкой, лапкой норовит Веру по щёчке задеть. Ничего она не может сделать: ни пошевелиться, ни головой покачать, из-за боязни привлечь внимание полицая, идущего вдоль берега. А тут еще эта гадость окаянная: «Ква-а, ква-а-а».

Жаба, сделав круг, вернулась к облюбованному «острову», примостилась на девичьем плече, и вдруг, оттолкнувшись, вспрыгнула на удивительную кочку; утверждая себя на новом месте, проквакала в сторону проходящего человека. Но тот, не обращая внимания на лягушачий этикет, делал свою работу. У Веры, очутившейся в столь неожиданной и невероятной ситуации, чуть было не лопнуло сердце от прикоснувшейся водоплавающей мерзости. Обошлось. Она, преодолевая отвращение, взяла в руку жабу и бросила в воду. Услышав шлепок рядом с собой, полицай равнодушно посмотрел на круги в воде, от плывущей лягушки. Сестры, сидевшие в камышах, на противоположном берегу, наблюдая за Верой, поочередно, то давились от смеха, то у них сжималось сердца от страха…

Бегала Вера от угона, бегала, и всё-таки однажды, в середине лета 1942 года, ранним утром, постучали в дверь – открыли – стоят улыбающиеся голубчики в полицейской форме. Вошли, проверили дом, но забрали одну Веру. Дуняша посмотрела на побледневшую мать, на свою дочку, и вслед за ними решительно шагнула к двери.
Спустя пару минут, просила Емцева, чтобы тот объяснил немецкому офицеру о её желании заменить молодую девчонку. Староста, раздумывая о необычном предложении, покачал головой, и, пожав плечами, ответил:
- Что ж, дочка, вам, - сделал паузу, - Вилковым, виднее.
После доклада офицеру, сестёр привели к нему.
- Это хороший обмен, - сказал немец, увидев рациональное зерно в одобрении порыва родственных чувств.

Нельзя передать: сколько слёз было пролито в доме, напротив сельсовета.
Долог путь в Европу. Дважды в день кормили несусветной баландой. В Германии, на пересыльном пункте, куда приезжали «покупатели» за живым товаром, Дуня в медпункте встретила бывшую медсестру из поселковой поликлиники.
Неизвестно, кто кому больше обрадовался; но, естественно, никто не заметил, что они знакомы. Лида работала здесь по своей специальности, однако несколько в другой специализации: проверяла будущих работников на наличие вшей, различных болезней и т. д. Землячка незаметно сунула Евдокии огрызок какого-то чёрного карандаша и шепнула:
- Крась губы. Падай. Бейся об пол и пускай слюну, тебя забракуют, и отправят домой.

Всё получилось, словно по писанному: комиссия её сразу забраковала, а немец в штатском брезгливо поморщился, и с отвращением помахал ладонью – нет.
Обратный путь был ещё намного изнурительнее. Несколько раз теряла сознание от истощения, прямо в железнодорожном собачьем ящике – её «плацкарте». Когда приходила в себя, то долго не могла сообразить: куда же мчится поезд? и каким образом она попала под вагон?
Вера с Катей, получив распоряжение, работали на бахче, расположенной на другом берегу реки. Около полудня, сёстры услышали крик мамы:
- Дочки, лодку давайте!
- Мама, а зачем ты так вырядилась?
- В Карловке Дуся объявилась!

Добравшись (звучит история фантастично, но это реальность) до Карловки, она, пожертвовавшая собой ради сестры, сразу пошла разносить письма, переданные ей в Германии. В первом же доме, благодарные земляки, накормили Дусю до отвала. Во втором – она свалилась с ног, почувствовав сильные боли в желудке. Остальные восемьдесят весточек родным и близким, добрые люди разнесли без неё. Мама, отпоив травами, еле выходила свою старшую дочь.
Осенью у деда Пырлыка Вера была в наймичках. Таким преданным новой власти выглядел этот селянин, что, в первые дни, плеваться хотелось в его сторону, да деваться некуда было... Его дом стоял у самой речки, в удобном месте. Позже выяснилось: хитрый старикан является «почтовым ящиком» партизанского отряда.

Однажды Вера, хлопоча по хозяйству, увидела приближающихся солдат; выскочила в одном платье, запрыгнула в лодку, легла на дно, и плыла по течению, пока не кончилось мероприятие по отлову рабочей силы для великой Германии. Замёрзла, как «цуцик на морозе», зато потом согрелась, идя обратно на вёслах вверх по течению. Ещё одна облава обошлась «малой кровью» для Вилковых.
В конце ноября, облава застала Веру врасплох, посередине села. Слышно по собачьему лаю – круг сужается; из него уже точно не выбраться. Растительности нет, если сумела бы вгрызться в землю – вгрызлась. Заскочила к Третьякам – негде спрятаться: всё на виду, а полицаи уже подходят к углу их двора. Девушка согнулась, и резко нырнула в собачью будку. Пёс, удивлённо посмотрев расширенными глазами на неожиданную гостью, вздохнул, вылез из своего жилища, и, лёг перед входом. Потом девушка объясняла сёстрам:
- Страха не было. Но уж лучше пусть своя собака покусает, чем в Германии работать.

В этом эпизоде есть один нюанс – Третьяки разводили волкодавов; а в этой будке, при желании, могла свободно разместиться семья из трёх человек. Что загнало Веру в будку – известно; но нет ответа и на вопрос: чем руководствовался волкодав, уступив своё место, когда незнакомая шестнадцатилетняя девочка могла свободно сойти ему на обед?
Смешная, невыдуманная история, из которой можно сделать вывод: мораль тупого злого волкодава, гораздо выше общечеловеческих ценностей, прямостоящих существ, охотящихся за себе подобными.
А сколько раз! девчата прятались на чердаках, затаскивая за собой тяжеленную лестницу, когда от такой тяжести, казалось, не только пуп развяжется, но и ещё где-то внутри, что-то лопнет…

Нет смысла сравнивать Фёдоровку, её поля, речку, протекающую на окраине и густые леса, в нескольких километрах от села, с небольшим городком Дзержинском, имеющим иную красоту пейзажа: балки, яры, холмы, скифские курганы, и разбросанные по району многочисленные терриконы, кажущиеся огромными термитниками. Во время оккупации, только этими творениями рук человеческих, они отличались друг от друга, а в остальном, будто близнецы – те же немцы, тот же голодающий народ, и тоже подполье, с которым неустанно боролись, как в Донбассе, так и на Полтавщине, наши соотечественники, т. е. предатели.

Староста в Фёдоровке часто выглядел уставшим и невыспавшимся. Ссылался на мифическое заболевание, мешавшее ему спать. На самом деле, он вёл двойную жизнь: днём – командовал отделением отщепенцев, хотя в мирное время, он доверил бы им только стадо пасти, а ночью у него была иная задача – быть важным звеном в цепи подполья Полтавщины, действовавшего в Карловском районе. Лишь единицы знали о его тщательно законспирированной деятельности в Фёдоровке. Связи, на близлежащей железнодорожной станции Орчик, позволяли иногда получать ценную информацию.

В один из дней мая, ближе к середине месяца, к колодцу, набрать водички, подошла женщина с шикарными распущенными волосами. Это была тридцатилетняя Галина – вдова, жившая в пяти минутах ходьбы от управы. Емцев, проводив её взглядом, вскоре засобирался и вышел по делам. Свернув ближайший переулок, он предусмотрительно остановился, выглянул из-за угла – никого, и только тогда направился в сторону бывшей панской усадьбы, превращённой после революции в сельский клуб. Теперь она время от времени использовалась под различные нужды: месяц там располагался немецкий госпиталь, затем в течение полугода – пересыльный пункт, где формировались и отправлялись в учебные лагеря для подготовки военнопленные, перешедшие на сторону врага. На Полтавской земле было создано четыре таких центра, поэтому в воздухе Фёдоровки звучала азиатская, азербайджанская, грузинская, а так же речь братских северокавказских республик. Именно тогда, в одном из глухих уголков дендропарка7, в дупле старого вяза, был создан тайник. Убедившись, что никого нет, Емцев достал оттуда записку, в которой сообщалось, что через два часа, мимо их села, в сторону Восточного фронта, пройдёт железнодорожный состав с боеприпасами.

7 Местный помещик (конец XIX – начало XX) пожелал на окраине села Федоровка Карловского района обустроить место для отдыха на природе. В искусственно насаженном лесу был заложен дендропарк, в центре которого были посажены экзотические для полтавской земли растения (лиственница, туя) вперемешку с местными породами деревьев (дуб, клен, липа).

- Слишком поздно, - подумал он. - Весточку в лес уже не передашь. - Короткая шифровка была отмечена особым значком, обозначающим, что эшелон подлежит уничтожению в их зоне действий. - Но как? Галина – не умеет. Я не могу отлучиться. Остальные – на задании. Остаётся только Сашенька…
Постучавшись, и, не дожидаясь приглашения, староста вошёл в хатку Александра. Войдя, поздоровался с хозяином, сидевшим на кровати.
- Что-то случилось, если сам пожаловал? – удивлённо спросил Саша.
- На тебя вся надежда. Через, - посмотрел на часы, затем, со смущенным видом, поправил полицейскую повязку, - час и пятьдесят минут, по нашему мосту пройдёт эшелон с боеприпасами, а из нужных людей – только ты. Сможешь?
- Попробую. Мины в старом тайнике?
- Да. Саша, имеешь право отказаться, если…
- Будет тебе. Закончилось мое безделье, - махнул тот рукой, закрывая тему. – Иди.
- Надеюсь на встречу.
- К чёрту!

Александр посидел минуту, раздумывая, глядя внимательно на закрывшуюся дверь. Достал из-под подушки наручные часы, завёл и одел на руку; затем с жалостью посмотрел на деревянный протез. Дело в том, что в начале войны, ему, раненному красноармейцу, ампутировали правую ногу до колена. Сложилась так его судьба: санпоезд проходил рядом с родным селом, и он, с незажившей раной, сбежал на костылях, благодаря сердобольной сестричке, сумевшей помочь ему организовать побег и культяпку подобрать. Домой пришёл в больничной одежде, с вещмешком за спиной, из которого торчало деревянное продолжение ноги, на котором ему, ещё придётся учиться ходить.

Побег удался. Но дома он не обнаружил: ни жены, ни двоих детей. От удивлённых соседей узнал: после полученной похоронки семья эвакуировалась, решив, – им здесь уже нечего делать. От неожиданной вести о своей кончине, у него и впрямь появилось стойкое желание: уйти к Орчику и броситься в воду. Но ближе к утру, мысль о самоубийстве незаметно исчезла. Соседи вернули урожай, собранный ими на его огороде. А через неделю, после вступления немцев в село, к нему в дом наведался сельский староста. Первым делом, незваный гость, появившись в дверях – увернулся от деревяшки, запущенной хозяином в него. И лишь со второго визита, он смог убедить Александра в своем желании – вовлечь того в подпольную работу. Явка была очень удобная – никто ничего не подозревал бы. У немцев, в отличие от наших граждан, на одной ноге не воюют.
Александр снова посмотрел с жалостью на край ноги – шов натёр, поэтому нельзя культяпку пристегнуть – слишком тогда, при ходьбе, болела нога.

Взяв костыли, двинулся в сторону моста. По возможности Емцев в округе наделал тайников вокруг стратегически значимых объектов. Идти недалеко. Он должен успеть – по крайней мере, он так думал, шагая навстречу своему подвигу. Не встретив никого по дороге, спокойно добрался до нужного места. Хорошо замаскированный мощный заряд взрывчатки с взрывателем нажимного действия, лежал в вырытой, возле куста шиповника, яме. Положив все необходимое в вещмешок, и закинув его за спину, он по-пластунски пополз наверх по железнодорожной насыпи. Заложив «подарочек» в удобном месте, поставил взрыватель в положение, при котором дрезина и пустая платформа, обычно прицепленная впереди паровоза, не оказывали нужного давления на пусковое устройство.

Саша посмотрел на часы – до подхода состава оставалось десять минут. Ещё раз проверил взрыватель, и начал «двигаться» по шпалам к месту спуска. Скатился с насыпи, направляясь к брошенным костылям. Устроив их под руками, и сетуя на растёртую ногу, торопливо, вприпрыжку поковылял прочь. Где-то вдалеке раздался паровозный гудок, оповещая, что он везёт затаившуюся смерть, с которой лучше не шутить и не встречаться. Александру не хватало пяти минут, чтобы добраться до зарослей камыша, начинающихся у реки, и тянущихся почти до самого села. Оглянувшись – увидел платформу, бегущую впереди паровоза. Сначала тишину окрестных полей разорвал одиночный взрыв, затем начались оглушительные раскаты, слившиеся в один нескончаемый грохот. Волны воздуха, одна за другой, настойчиво толкали героя-одиночку в спину – быстрее, быстрее.

Он старался изо всех сил, почти бежал, если, конечно, его огромные скачки на костылях, можно было назвать бегом. Он старался.… Но до спасительных зарослей добежать не успел – навстречу ему, «летел на всех парах» местный полицай Котляр, размахивая пистолетом. Увидев его свирепое лицо, Саша понял – не отвертеться; а тот, подбежав, ударом кулака в лицо свалил одноногого подпольщика на землю и начал избивать. Отведя душу, он повёл подрывника в комендатуру, время от времени толкая его ногой в спину. Александр падал, молча, брал костыли, поднимался, и шёл навстречу новым испытаниям.
Эшелон был уничтожен. Приехавшая команда сапёров, собрала остатки не взорвавшихся боеприпасов, погрузила их на платформу и увезла. Затем ремонтная рота, приступила к восстановлению моста.

А нашим беднягой занялась прибывшая следственная группа. Два дня его подвергали интенсивным допросам; ничего не добившись, отвезли в Карловку. В районном гестапо поняли: допрашивать Александра – терять время и свои нервы; поэтому было решено устроить показательную казнь для партизан. В назначенное время согнали жителей Карловки и Фёдоровки (облавой выгнали из села всех, кроме полицаев, и погнали под охраной в Карловку) на базарную площадь, где гитлеровцы заставили Александра копать себе могилу. Чтобы было удобнее рыть – из дома доставили культяпку. В течение двух часов, он, в полной тишине, выкопал себе последнее пристанище. Затем героя сбросили в яму, и живым закопали. Евдокия, общавшаяся с Сашей, и хорошо его знавшая, потеряла сознание. Увидев такое непочтение к массовому зрелищу, карловский полицай подошёл к неподвижной женщине, ногой перевернул её лицом вниз, и начал стегать плетью, приговаривая: «Я вас, коммуняк, научу уважать настоящую власть»; избил до такой степени, что она долгое время не могла ни сесть, ни лечь8.

8 В 1946 году, все три сестры работали забойщиками на шахте «Северная». Иногда, после смены, моясь в бане, шутили: «Шведский Карл в Карловке шляпу потерял, а Дуська – задницу».

Несколько дней в селе было тихо. Жители, без особой нужды, не выходили из дворов, а полицаи сидели в управе. Около полудня приехали на машинах немцы. Опять облава. И в этот раз молодёжь сумела убежать или спрятаться. Уехала команда «охотников» почти ни с чем. Село вздохнуло – наступила передышка. Ожил народ, ждавший ответных репрессий за взрыв эшелона. И вдруг, через два часа – новая облава, но масштабная. Немцы, пешим строем, незаметно окружив Фёдоровку, согнали всех жителей к управе. На этот раз для большинства парней и девушек, в том числе и Веры, своеобразная игра в кошки-мышки закончилась печально; молодёжь отделена от остальных селян, погружена в подъехавшие машины и увезена в райцентр.

Вместе с Верой отправился в Германию ее родственник Иван. Елена Алексеевна умудрилась передать дочери небольшой мешочек, в который положила кое-какую одежонку, да пару книжек; а также сумела шепнуть Ивану: «Не бросай Веру, если получится – убегайте вместе».
Фёдоровскую молодёжь погрузили в эшелон, дожидавшийся последней партии арестованных; ими полностью заполнили одну теплушку. Вскоре паровоз подал сигнал к отходу, состав дернулся, и сотни неожиданно быстро повзрослевших молодых людей отправились навстречу новым испытаниям.

В вагоне, с будущей рабсилой великого рейха, постоянно находился полицай. В пути уже были несколько дней. Давно пересечен могучий Днепр, который никто никогда не видел, разве только в учебниках по географии; а теперь смотрели на него сквозь щели в вагоне. Кто-то из ребят ухитрился взять с собой литр самогона. Видимо, решив, что от жизни уже ничего хорошего ждать не стоит – предложил распить, тем более еда еще оставалась. Но тут у Ивана мгновенно созрел план… Договорившись, группа парней искусно разыграла интермедию, будто собрались учинить пьянку. Сначала заинтриговали охранника, затем его напоили, потому, как у того оказалась слабая натура – увидев «родимую», не смог отказаться от «чуть-чуть попробовать»; губы помазаны – долго ждать не пришлось: скоро он мирно похрапывал. Дверь открыта – путь свободен. Сама удача сопутствовала побегу – поезд замедлил ход, идя вгору. Иван схватил Веру, мирно дремавшую под стенкой вагона, и выбросил из вагона, а ее мешок с вещами поехал дальше в Германию. Сбежали все до единого человека.

Первое время шли вместе. Затем разделились на группы по семь человек, решив – так будет гораздо безопаснее возвращаться домой и легче кормиться. Есть же большая разница в конечном результате поиска пищи семи человекам, или для нескольких десятков. Группа, в которой была Вера, шла лесами уже несколько дней. Наконец, на пути, встретили первое село. Зашли в крайнюю избу, там жил одинокий дедушка. Выяснилось – они идут по земле Брянщины. Не успели поговорить – по селу шум прошёл – полицаи приехали. Дорога, видимо, одна, поэтому на пути движения беглецов, устроили облаву. Дед выглянул – приезжие пошли по домам. Шестерым он указал на сеновал – зарылись вовнутрь. Веру усадил в громадную бочку, сверху укрыл тряпкой, и засыпал пшеницей. Сено, правда, потыкали вилами, и Ивану, закрывавшемуся рукой, немного её поранили.

А хозяин вьётся вокруг не прошеных гостей и приговаривает:
- Вот, Боже мой, лихо настало! Неужели же мой двор похож на проходной? Сроду ничего подобного не было…
Никого, не обнаружив, полицаи, конфисковав поросеночка на окраине села, уехали. Дедушка, накормил семерку беглецов вареной картошкой, на дорожку дал буханку хлеба и кусок сала.

Путь домой занял около месяца. Питались, чем Бог послал. А он послал: землянику, конский щавель, дикий лук и прочую зеленую аптеку. От этой прочей… все исхудали, а два парня тормозили движение, часто бегая по кустам. Добравшись до родных мест, домой сразу не пошли, опасаясь попасться гитлеровцам на глаза. И правильно сделали – потому, как, сбежав, очень сильно обидели новую власть. Ребята расстались, и начали пробираться порознь. Вера пошла не домой, а к тётке – её там искать, наверняка никому даже в голову не придёт – ведь они – совсем «чужие» люди. В доме родственников, в печи, был сделан схрон, в нём и пряталась девушка, пока история с беглецами не утихла. В этом случае, староста, само собой разумеется, сыграл немаловажную роль, рапортуя, о том, что ни один человек, из сбежавших, в окрестностях Фёдоровки замечен не был.

часть I: http://www.dzerghinsk.org/blog/kak_ehto_bylo_ch_i/2014-06-09-719
часть III: http://www.dzerghinsk.org/blog/kak_ehto_bylo_ch_iii/2014-06-09-717